— А почему не можешь?
— Да потому что я боюсь…
— Чего?
— …что ты просто еще один из мимолетных сердцеедов, которые прилетают, болтаются вокруг, пока пейзажи не начинают надоедать, затем однажды ночью, когда никто не смотрит, линяют из города.
— Разве я похож на такого?
— Тебе уже под сорок, ты никогда не женился, у тебя ничего не вышло с работой в Нью-Йорке, поэтому тебя занесло сюда. Через пару месяцев Маунтин-Фолс станет казаться тебе незначительным, и ты…
— Мы здесь не слишком забегаем вперед? — спросил я.
— Забегаем.
— Мы?
— Ну, я. Но я погорела на три раза больше, чем нужно, и я не допущу, чтобы это случилось снова. Я слишком старая…
— Ты не старая.
— Мне тридцать пять.
— Прости, я ошибся. Ты действительно старая.
— Негодяй, — сказала она и снова меня поцеловала.
Когда я проснулся утром, ее уже не было. На подушке лежала записка.
Гари!
Кое-кому приходится работать. Позвони мне попозже.
Меня можно уговорить приготовить тебе сегодня ужин. Есть чай, кофе. Бомбейский джин в кухне.
Целую.
А.
Я побродил по дому. Здесь было куда больше порядка, чем в офисе. Ничего особенного: побеленные каменные стены, полы из выбеленного дерева, небольшие мексиканские коврики, кучи книг и компакт-дисков, маленькая темная комната, бывшая когда-то второй ванной комнатой. Состарившийся увеличитель «Кодак», полоски недавно проявленных негативов, два недавних снимка, пришпиленных к веревке для просушки. На первом снимке большой рекламный щит: Мотель «Бьютт Элегант». Номера для молодоженов, — изрешеченный пулями. На втором снимке — маленькая заброшенная церковь, полностью утонувшая в снегу, причем ее самодельная колокольня украшена плакатом: Иисус грядет. Я улыбнулся. Анна Эймс обладала зорким глазом, и, если судить по толковой композиции, она также знала, как обращаться с камерой.
В темной комнате обнаружился телефон. Я снял трубку и позвонил ей в газету.
— Ты так и не показала мне те шесть отобранных фотографий, — сказал я.
— Это был всего лишь повод заманить тебя в свою постель, — заявила она.
— Мне понравились снимки щита и похороненной под снегом церкви.
— Ты там повсюду совал свой нос.
— Ты оставила меня одного в доме, разумеется, я тут огляделся. Снимки замечательные. Ты покажешь мне другие?
— Если захочешь.
— Захочу.
— Тогда получается, что приглашение на ужин принято?
— Точно.
— Увидимся около семи, — сказала она. — Принеси побольше вина.
Ты не должен этого делать, сказал я себе. Знаю, знаю, вмешался другой голос. Но сделай мне одолжение. Заткнись.
Я приготовил себе чашку кофе и пошел в гостиную. На каминной доске я увидел три семейные фотографии: Анна с пожилой парой (ее родители, решил я), два прыщавых подростка в школьных блейзерах (наверняка братья) и снимок, на котором Анна, лет двадцати с небольшим, держит на коленях крошечного младенца. Наверное, племянника или племянницу, подумал я, ведь о детях она ничего не говорила. Я посмотрел на газеты и журналы на журнальном столике. «Нью-Йоркер», «Нью-Йорк ревю оф букс», «Атлэнтик монтли», «Нью-Йорк таймс» и в самом низу стопки — экземпляр «Пипл». Что же, у нас у всех есть тайная слабость к мусорным изданиям. Я нарушил свое правило не читать ничего с востока и полистал вчерашний экземпляр «Таймс». Когда я дошел до страницы с некрологами, мой взгляд сразу же остановился на заголовке:
ДЖЕК МАЙЛ, ЮРИСТ.
УМЕР В 63 ГОДА.
Джек Майл, полноправный партнер фирмы «Лоуренс, Камерон и Томас» на Уолл-стрит, скончался в субботу в больнице «Маунт Синай» после продолжительной болезни. Ему было 63 года.
Джек Майл, глава подразделения «Доверительное управление и наследство», начал работать в компании «Лоуренс, Камерон и Томас» в 1960 году. В 1964 году стал партнером, был первоклассным юристом в своей области.
У него остались жена Роуз и двое детей.
Я положил голову на руки. Джек. После смерти отца он заменил мне его. Он молча понимал меня. Потому что, как и он, я был чужаком. Мы увидели это друг в друге при первой же встрече — два человека, которые играли в корпоративную игру на Уолл-стрит, но втайне ненавидели все, что с ней связано. Наверняка его лучшим периодом в жизни были пятидесятые годы, когда он жил в какой-то студии на Макдугал-стрит и рисовал безумные холсты под влиянием Кандинского. Но как только он под давлением родителей поступил в юридическую школу, он выбросил все холсты. И никогда больше не брал в руки кисть. Бедняга Джек. Возможно, своей смертью я ускорил его кончину. Еще одна моя жертва.
Я запер дом Анны и пошел к себе. Резкое утреннее солнце напомнило мне, как много я выпил накануне. Когда я открыл свою входную дверь, я сразу же почувствовал, что что-то не так. В воздухе висел застарелый запах табачного дыма, а из гостиной до меня доносилось хриплое, со свистом, дыхание. Кто-то там был, и внезапно я очень сильно испугался. Пока не услышал сонный голос:
— Это ты, фотограф?
Я сунул голову в гостиную: на моем диване развалился Руди Уоррен. Рядом с его промокшими и грязными ботинками выстроились пивные бутылки, стояло блюдце, полное окурков. Зубы плавали в стакане с водой.
— Черт бы тебя побрал, Руди.
— И тебе утро доброе, — сказал он, поднял стакан, выпил воду, затем сунул в рот протезы.
— Вот так-то лучше, — заметил он.
— Очаровательно, — сказал я. — Как ты, мать твою, сюда попал?
— С помощью ключей, — ответил он.
— Каких ключей?
— Тех самых, которые я украл в прошлый раз. Ну, знаешь, запасные ключи, которые ты держал на кухне…
— Я с ними знаком, — сказал я. Я ведь не удосужился проверить, не исчезли ли они после визита Руди.
— Хотел сказать, что я их позаимствовал, — сказал он и сел.
— Как и те снимки, которые ты тоже спер?
— И эта вся благодарность, которую я получу за то, что так резво раскрутил твою карьеру? Не говоря уже о том, что свел тебя с очаровательной мисс Эймс? Хорошая выдалась ночь, не так ли?
— Ключи, Руди. Ключи.
Он пожал плечами, полез в карман и бросил мне ключи.
— Сделал дубликаты? — спросил я.
— Не дергайся. Взял, чтобы был запасной вариант на случай, если мне понадобится лежанка.
— Вчера как раз понадобилась?
— Угу. На трехколесном велосипеде бы не усидел, что там говорить о машине.
— Мог бы мне сначала позвонить.
