Он сумел меня разговорить. Казалось, ему хотелось знать обо мне все — о моих родителях, о детстве, школьных днях в Хартфорде, учебе в Брин-Море, работе в «Лайф», о рухнувших писательских амбициях, о моем брате Эрике.
Неужели он и вправду десять лет читает «Дейли уоркер»?!
Боюсь, что да.
Он из «попутчиков»?
Пару лет он состоял в компартии. Но в ту пору он писал пьесы для федерального театрального проекта и протестовал против всего, что пытались воспитать в нем родители. И хотя я никогда не говорила ему об этом, я действительно думаю, что своим членством в партии он просто отдавал дань моде. Красный был цветом годаи. стилем жизни всех его друзей… но, слава богу, он перерос этот период.
Значит, он больше не состоит в партии?
С сорок первого года.
Уже кое-что. Но он по-прежнему симпатизирует «дяде Джо»
[16]
?
Теряя веру, человек не обязательно становится убежденным атеистом, не так ли?
Он улыбнулся:
А ты действительно писатель.
Автор одной умной мысли? Не думаю.
А я знаю.
Нет, ты не можешь знать, ведь ты не видел ничего из того, что я написала.
Покажешь мне что-нибудь?
Да вряд ли тебе понравится.
Похоже, ты разуверилась в себе.
Да нет, в себя я верю. Но только не как в писателя.
И на чем основана твоя вера?
Моя вера?
Да. Во что ты веришь?
Ну это слишком емкий вопрос.
Ответь коротко.
Что ж, попробую… — сказала я, вдруг ощутив прилив вдохновения (спасибо выпитым «Манхэттенам»). — Хорошо… прежде всего и самое главное, я не верю ни в Бога, ни в Иегову, ни в Аллаха, в Ангела Морони, ни даже в Дональда Дака.
Он рассмеялся.
Хорошо, — сказал он, — это мы выяснили.
И при всей своей любви к родине я вовсе не собираюсь захлебываться в патриотизме. Оголтелый патриотизм сродни религеозному фанатизму: он пугает меня своим доктринерством. Настоящий патриотизм спокойный, осознанный, вдумчивый.
Тем более если ты принадлежишь к новоанглийской аристократии.
Я хлопнула его по руке:
Ты прекратишь это?!
Ни в коем случае. Но ты уклоняешься от ответа на вопрос.
Потому что вопрос слишком сложный… да и напилась я что-то.
Не думай, что я позволю тебе воспользоваться этой уловкой. Обозначьте свою позицию, мисс Смайт. Итак, во что вы верите?
После короткой паузы я услышала собственный голос:
В ответственность.
Джек опешил:
Что ты сказала?
В ответственность. Ты спросил, во что я верю. Я отвечаю: в ответственность.
О, теперь понял, — произнес он с улыбкой. — Ответственность. Великая идея. Один из краеугольных камней нашей нации.
Если ты патриот.
Я — да.
Я уже догадалась. И уважаю тебя за это. Честно. Но… как бы так сказать, чтобы это не прозвучало глупо? Ответственность, о которой я говорю, в которую искренне верю… знаешь, наверное, это прежде всего ответственность перед самим собой. Я действительно не так много знаю про жизнь, я не путешествовала, не занималась чем-то по-настоящему интересным… но, когда я наблюдаю за тем, то происходит вокруг меня, прислушиваюсь к тому, что говорят мои современники, я понимаю, что мне предлагают готовые рецепты решения жизненных проблем. Ну, скажем, что к двадцати трем годам непременно нужно выскочить замуж, чтобы не думать, как заработать на жизнь, какой выбрать путь, даже как проводить свободное время. Но меня пугает перспектива доверить собственное будущее другому человеку. Разве он застрахован от ошибок? И разве не испытывает страха?..
Я замолчала.
Наверное, все это звучит напыщенно?
Джек опрокинул стопку бурбона и сделал знак бармену, чтобы принесли еще.
Ты отлично излагаешь, — сказал он. — Продолжай.
Да, собственно, я уже все сказала. Добавлю только, что, вверяя свое счастье другому человеку, ты убиваешь саму возможность счастья. Потому что снимаешь с себя ответственность, перекладываешь ее на другого человека. Ты словно говоришь ему: сделай так, чтобы я чувствовала себя цельной, совершенной, востребованной. Но сделать это можешь только ты сама.
Он посмотрел мне в глаза:
Значит, фактор любви не учитывается в этом уравнении?
Я выдержала его взгляд.
Любовь и зависимость — это разные вещи. Любовь не признает категорий: что ты можешь сделать для меня или ты мне нужен/я тебе нужна. Любовь должна быть…
Я вдруг поняла, что мне не хватает слов. Пальцы наших рук переплелись.
Любовь должна быть только любовью.
Наверное, — сказала я и добавила: — Поцелуй меня.
И он поцеловал.
А теперь ты должен рассказать мне что-нибудь о себе, — попросила я.
Что, например? Какой мой любимый цвет? Мой знак зодиака? Кто мне больше нравится — Фицджеральд или Хемингуэй?
Ну и кто же?
Конечно, Фицджеральд.
Согласна — но почему?
У него ирландские корни.
Теперь ты увиливаешь от ответа.
Да мне особо нечего рассказать о себе. Я простой парень Бруклина. Вот и все.
Ты хочешь сказать, что мне ни к чему знать о тебе больше?
Не совсем.
Твои родители могли бы обидеться, если бы слышали это.
Они оба умерли.
Извини.
Не стоит. Мама умерла двенадцать лет назад — незадолго до того, как мне исполнилось тринадцатв лет. Эмболия. Болезнь внезапная. И чудовищная. Моя мать была сущим ангелом…
А отец?
Отец умер, пока я служил за океаном. Он был копом, ужасно взрывной, вступал в перепалку по любому поводу. Особенно со мной. А еще любил выпить. Без виски и дня не мог прожить. Самоубийство в рассрочку. В конце концов, его желание осуществилось. Как и мое — отец любил охаживать меня ремнем, когда напивался… а это было постоянно.
Кошмар.
Пустяки, если рассуждать в масштабах Вселенной.
Значит, ты один на белом свете?
Нет, у меня есть младшая сестра, Мег. Она — гордость нашей семьи: сейчас учится на старшем курсе в колледже Барнарда. Получает стипендию. Впечатляющее достижение для выходца из семьи невежественных ирландцев.
