— Понимать будешь потом, — сухо сказала Мирра. — Или не будешь. Пошли отсюда.
— Откуда — отсюда? — обалдел я.
— Из этого вагона. Нельзя тут оставаться.
— А где можно?
— В другом, наверное, можно. Или нет?.. Ладно, сейчас разберемся. Пошли.
Она провела меня через несколько вагонов. Черный пес бежал следом и вид имел вполне грозный, так что отступать мне было некуда. По дороге мы никого не встретили, пассажиры уже спали, а некоторые, судя по доносившимся невнятным возгласам, вовсю пьянствовали в своих купе, проводники отдыхали от праведных трудов, а бригады контролеров, как в немецких поездах, здесь не ходят, билеты проверяют сразу при посадке.
Наконец в очередном тамбуре Мирра остановилась.
— Покури здесь, — сказала она. — Только в окно не смотри. И глаза не закрывай. Вообще не расслабляйся. Лучшее, что ты сейчас можешь для себя сделать, — это испугаться. Или хотя бы забеспокоиться. И быть начеку. Постарайся, пожалуйста. Это очень важно. Мы скоро вернемся.
Черный пес нетерпеливо тявкнул и побежал обратно, Мирра последовала за ним, а я послушно закурил и попытался осмыслить происходящее. Теперь, значит, мне снится Мирра Жукотовская, надо же. Или не снится. Просто тоже едет в Краков, почему бы нет. Говорят, Краков красивый город… а я — изумительный объект для наблюдения. Наверняка она села мне на хвост по поручению нашего общего друга Мити, или нашего не менее общего друга пана Болеслева, или, чем черт не шутит, ради собственного удовольствия. А что ж, охотников наблюдать за моими хаотическими перемещениями в последнее время развелось — страшное дело. Сбрендили они от скуки в своем готическом сувенирном раю, вот чего. Но все-таки хорошо, что она меня разбудила. Если разбудила, конечно. Ни в чем нельзя быть уверенным, и знал бы кто, как мне это остоебенило. Скорей бы, что ли, утро. По моим ощущениям, уже хорошо за полночь… Я достал из кармана телефон и уставился на цифры в правом нижнем углу экрана. Двадцать два двадцать четыре, о господи. Опять двадцать два двадцать четыре. Черт бы их побрал. Всех. Или хоть кого-нибудь.
Я смотрел на телефон не моргая. Ждал. Еще немного, и будет двадцать два двадцать пять. И я хочу своими глазами увидеть, как четверка превращается в пятерку. Изумительное должно быть зрелище. Уж я его не упущу. А потом можно будет перевести дух.
Время тянулось чертовски медленно, по моим ощущениям, прошла не то что минута, а целая дюжина отборных, упитанных, полновесных минут, но мой телефон упорно показывал двадцать два двадцать четыре, хоть убейся. Сломался он, что ли?
Я даже рассмеялся от облегчения. Господи, ну конечно сломался. Гаджеты в моих ласковых руках живут счастливо, но недолго, а этот красавец уже три с лишним года верой и правдой, уникальный экземпляр. Ну вот, наконец-то начал капризничать, а я, дурак, перепугался. Нервы ни к черту. Совсем распустился.
Я выбросил сигарету, отвернулся к окну, прижался лбом к холодному стеклу, уставился в темноту, почти сразу вспомнил, что Мирра не велела, подумал с ленивым раздражением: да пошла она. И вообще, какого хрена я топчусь в тамбуре чужого вагона? Это не дело, потому что поезд, строго говоря, идет до Варшавы, краковский вагон тут всего один — мой. Ну или два, какая разница. Отцепят нас, конечно, только под утро, и не на ходу, а на какой-нибудь станции, но черт его знает, который сейчас час, может, я полночи кошмарами маялся, так что лучше вернуться в купе. Желательно прямо сейчас, пока эта крашеная знаменитость увлеченно его обыскивает, — как же я сразу не подумал, что…
Я хотел развернуться и пойти к себе, но обнаружил, что опять не могу ни пошевелиться, ни вздохнуть. Значит, все-таки сплю. Опять этот мудацкий сон, да что ж это такое. Мне стало себя жалко: все люди как люди, пьянствуют, жрут, пялятся в окна, тискают попутчиц, вовсю наслаждаются поездкой, и только Филипп Карлович с упорством, достойным лучшего применения, мается самым тягомотным кошмаром всех времен. Охренеть какое развлечение. Добраться бы до ребят из Небесной Канцелярии, ответственных за этот бардак. Уж я бы им устроил… Да что за блядство, в самом деле!
Я сам не заметил, как рассердился. Хорошо, качественно рассердился, мне это не так уж часто удается, а тут, гляди-ка, аж зарычал. И, взбешенный невозможностью оторваться от оконного стекла, так боднул его лбом, что оно явственно хрустнуло, а я испугался, что осколки вонзятся в лицо, жадно втянул в себя воздух, покачнулся, потерял равновесие, взмахнул руками, со всей дури впечатал в стену многострадальную левую ладонь, тихонько взвыл от боли и наконец-то открыл глаза. Проснулся, стало быть. С добрым утречком.
Я опять лежал на полке у себя в купе. Ушибленная рука болела, как это обычно удается только зубам. Надо бы ее под холодную воду, подумал я. А еще лучше — приложить лед. Кстати, у проводника наверняка есть холодильник, а в холодильнике — напитки на продажу, и можно купить бутылку ледяной воды. Я ее уже два раза сегодня покупал — во сне. Кстати, именно поэтому лучше никуда не ходить. Хватит с меня бессмысленных повторов. Обойдусь.
Руке эта идея совершенно не понравилась. С каждой минутой она болела все сильней. Я еще немного помаялся, а потом плюнул на все, нашарил в кармане мелочь и отправился к проводнику. На этот раз я внимательно к нему приглядывался, старался понять, удивлен он моими частыми визитами или все-таки считает, что я пришел за водой впервые? Но мне, как назло, попался пожилой вислоусый флегматик, такой бровью не поведет, хоть всю ночь к нему бегай. А спросить напрямик: я к вам первый раз за водой пришел или, чего доброго, третий? — у меня не хватило духу.
Ухватив ушибленной рукой ледяную бутылку, я решительно отправился обратно в купе. Курить хотелось зверски, до умопомрачения. Но о тамбуре больше не могло быть и речи. Хватит с меня. Единственное, что я мог сделать, — открыть окно в купе. Обычно их замуровывают намертво, но попробовать стоило. Вдруг получится.
К чести моей следует сказать, что сдался я далеко не сразу. Боролся до последнего. И только когда к ушибленной левой руке прибавилась расцарапанная правая ладонь и сломанный ноготь в качестве бонуса, перспектива вывести из строя обе полезные конечности сразу заставила меня капитулировать. А курить в купе, не открыв окно, — это все-таки слишком. Даже если проводник не прибежит, сам потом все прокляну. Так что — в тамбур, в тамбур. И гори все огнем.
Я вышел из купе и тут же шарахнулся назад — от неожиданности. Под дверью сидел большой черный пес. Мирра стояла чуть поодаль, прижимала палец к губам и одновременно энергично махала мне рукой — дескать, иди сюда.
То есть наше увлекательное магическое сновидение продолжается, обреченно подумал я. Или она все-таки наяву? Ладно, плевать, лишь бы мне прямо сейчас приснилось, что я закурил. А потом будем разбираться.
— Ты черт знает что творишь, — сердито сказала Мирра, когда мы вошли в тамбур.
Черный пес тихонько рыкнул, беззлобно, но неодобрительно — дескать, эх ты, как же так.
— Я вообще ничего не творю, — огрызнулся я, поспешно закуривая. — Это оно со мной творится. Само. Тошно уже. Сейчас-то хоть я не сплю? Как думаешь?
