— А я, знаешь, так и не решил, — беззаботно ответствовал Митя. — С одной стороны, в качестве поставщика тайной информации о Черногуке ты, пожалуй, действительно вполне бесполезен. С другой стороны, ты и сам по себе тот еще объект для изучения. Ни хрена я про тебя пока не понимаю. Как-то все слишком уж лихо закручено.
— Вот! — Я воздел к потолку указующий перст. — Это и есть твоя главная ошибка — думать, будто у меня все «лихо закручено». А оно вообще не закручено. Ни лихо, ни умеренно — никак. Я самый обычный бессмысленный бездельник, порядком одуревший от покоя и воли. Зато у меня есть отец, у которого дел по горло. И еще куча всяких дурацких увлечений. Естественно, он ни черта не успевает. Или делает вид, что не успевает, — специально, чтобы развлечь меня поручениями. Это, кстати, прекрасно работает, в последние несколько дней жизнь снова начала казаться мне вполне увлекательным процессом. Ты тоже немало для этого сделал, чего уж там. Чтобы не остаться неблагодарной скотиной, открою тебе свою страшную тайну. Из Праги я собираюсь поехать в Краков. Там живет тетка, которую я собирался навестить в Хагене, но выяснилось, что она переехала. От нее мне нужна информация об очередном уникальном ключике или сам ключик — как повезет. Впрочем, ты это уже знаешь, если внимательно слушал мои телефонные переговоры в Йиглавском кафе. А из Кракова я скорее всего поеду домой. Ну или еще покатаюсь — по обстоятельствам.
— Слушай, — смущенно сказал он, — а можно тебе позвонить, узнать, чем дело кончилось? В смысле, у вас дома.
— Конечно звони, — вздохнул я. — Хотелось бы верить, что ничего интересного я тебе не расскажу. Ну его к чертям, это «интересное». Пусть уж лучше со мной происходит, если неймется. Переживу как-нибудь.
— Спасибо, — кивнул Митя.
Некоторое время мы ехали молча, наконец я сказал:
— И все-таки. Я так и не понял, на кой тебе сдался пан Болеслев. Ты действительно следишь за ним для собственного удовольствия? Я понимаю, что это скорее всего тайна за семью печатями. Но ты хоть намекни, во что я вляпался. Вернее, во что вляпались Рената и Карл. Что мне с ними теперь делать?
— Понимаю, — кивнул Митя. — На твоем месте я бы мне тоже не поверил. Но никакой тайны нет. Я действительно не спецслужба, а скромный частный сыщик. И за информацию о Черногуке мне уже давно никто не платит. Я понимаю, что аргумент «мне интересно» звучит неубедительно. У меня есть еще один аргумент, но он тебе тоже не понравится.
Я вопросительно приподнял бровь. Дескать, давай свой аргумент, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Интуиция, — вздохнул Митя. — Я чувствую, что все это может быть мне очень полезно. Не знаю, когда, почему и как, но… Ну и потом, собирать информацию о фигуре такого масштаба — дело беспроигрышное, покупатель на нее рано или поздно объявится, а у меня уже все готово. Хотя бы поэтому имеет смысл хлопотать.
— Звучит вполне разумно, — нехотя согласился я.
— Конечно. Я придумал это объяснение, чтобы успокаивать самого себя в те непростые моменты, когда иррационального «так зачем-то надо» становится недостаточно.
Я флегматично кивнул, всем своим видом изображая разочарование, которого, по правде сказать, не испытывал. Вполне может быть, что он говорит искренне. Правда нередко оказывается невразумительным бормотанием, которое не может удовлетворить даже ее обладателя. Тем хуже — я-то рассчитывал на хотя бы плохонькое руководство к действию. Потому что материала для бесплодных размышлений у меня уже и так предостаточно.
— А отца и няню я бы на твоем месте куда-нибудь увез, — твердо сказал Митя. — Хотя бы на пару месяцев. И ключ под ковриком для пана Болеслева оставил бы. Пусть заходит, берет, что надо, и проваливает ко всем чертям.
— Если я расскажу домашним, что злой пражский колдун вышел на охоту за их скальпами, Рената заверещит от восторга, напечет пирожков, наденет свою самую красивую юбку и с нетерпением будет ждать роковой встречи. А Карл, возможно, отнесется к делу серьезно и перевезет в безопасное место свои самые ценные шарманки. Если, конечно, не отправится наверх поиграть и не забудет о своем похвальном намерении. А он скорее всего отправится. И поиграет. И забудет. Как в таких условиях проводить эвакуацию, не представляю.
— Ладно, — вздохнул Митя. — Забудь. Мало ли что мне мерещится. Я, знаешь, часто преувеличиваю. Меня надо выслушать, а потом поделить на сто.
А еще лучше — на ноль, мрачно подумал я. Но придержал язык за зубами.
Митя любезно подвез меня к железнодорожному вокзалу, проводил в какую-то хитрую кассу, где не было очереди, и тактично распрощался, не дожидаясь, пока я куплю билет.
Выяснив, что до Кракова можно добраться на варшавском поезде, который отходит в десять вечера и прибывает к месту назначения утром, я возликовал, купил билет, прогулялся, пообедал, позвонил домой, убедился, что Рената действительно зазвала к себе подружек, более-менее успокоился на ее счет и вернулся на вокзал за несколько минут до отправления.
Купе спальных вагонов в большинстве европейских поездов выглядят безрадостно: узкая клетушка, три полки, одна над другой, под крышкой стола умывальник, который далеко не всегда работает, зато исправно источает аромат затхлой воды. Когда покупаешь билет первого класса, проводник убирает одну из полок, устраняя, таким образом, угрозу заполучить на свою голову сразу двух попутчиков. Сосед, в случае чего, будет всего один. Это тоже плохо, но не смертельно. Но плохо, чего уж там. Очень плохо. Особенно если устал как собака, а моей усталости хватило бы сейчас на целую стаю.
Поэтому, оказавшись в купе, я, не раздеваясь, рухнул на полку и вознес обычную в таких случаях молитву: пожалуйста, Господи, никаких соседей, мне надо побыть одному, очень Тебя прошу. Тут же по коридору затопали чьи-то ноги, дверь купе, скрежеща, отворилась, сердце мое исполнилось скорби, но миг спустя я уже ликовал — это просто проводник, пришел убрать лишнюю полку, принес стакан жидкого чаю и пачку пресных крекеров — разнузданная роскошь, немыслимый шик, специально для пассажиров первого класса, сам себе завидую.
Пока проводник возился с полкой, поезд понемногу тронулся. Уши мои трепетали, прислушиваясь к шагам в коридоре, но желающих посягнуть на мое одиночество там не было. Вот она, чудотворная сила молитвы, торжествовал я, запирая дверь за стражем вагона. Снял куртку, залпом выпил горячий еще чай, снова рухнул на полку, закрыл глаза и сразу же провалился в сон.
Мне снилось, что я брожу по пустому супермаркету; там не было не только покупателей и продавцов, но и товаров — только пустые полки и тележки, забаррикадировавшие почти все проходы. Я спешил выбраться наружу, а лампы дневного света гасли одна за другой, и мне это очень не нравилось, потому что найти выход в темноте будет совсем непросто, его и сейчас-то хрен найдешь, с досадой думал я, пытаясь протиснуться между рядами тележек, но они стояли намертво, а лампы по-прежнему гасли, и вдруг я осознал, что наблюдаю за собственными перемещениями сверху, из-под потолка, а миг спустя понял, вернее, вспомнил: ну конечно, я — тоже лампа, одна из многочисленных ламп дневного света, всегда ею был и вдруг возомнил себя живым человеком, идиот! Какой ты, в жопу, человек, укоризненно говорил я себе, ты — лампа, мы все тут лампы, мы долго горели, мы устали, а теперь мы погаснем и отдохнем, потерпи немного, скоро тебя выключат, сейчас, сейчас, вот так.
