«Тоже мне тайна. Я сказал правду с самого начала. Я хотел тебя убить. Впрочем, умереть от твоей руки тоже неплохо, действительно. Я слышал, люди, которых ты убиваешь, не умирают по-настоящему, а возрождаются к жизни в каком-то ином Мире. Это так?»
«Чушь собачья, — отрезал Лойсо. — Хотел бы я знать, откуда взялась эта дурацкая сплетня. Я все же не Король Мёнин. И вообще не Вершитель».
Что ж, по крайней мере, в этом вопросе они с Чиффой были единодушны.
«Жаль, — сказал я. — Но все равно. Остаться в истории безумцем, который пугал трактирщиков да орденских послушников и в конце концов был побежден бессонницей и разгневанными покойниками, или безумцем, который пытался убить Лойсо Пондохву, — это разные вещи. Если уж из моей жизни не вышло ничего путного, можно хотя бы умереть с честью. А там — будь что будет».
«Все-таки ты мне очень нравишься, — сказал Лойсо. — Хоть и дурак, каких этот Мир не видывал. А ведь, казалось бы, чего-чего, а дураков тут в избытке. Ладно. Будь по-твоему».
На мое плечо легла тяжелая рука, такая горячая, что, если бы не плотная ткань лоохи, вполне могла бы обжечь.
Нельзя сказать, что я не был готов к такому повороту. Собственно, именно этого я добивался в течение целого года. И Перчатки Смерти, разумеется, были на мне. С тех пор как началась охота на Лойсо, я не снял их ни разу, только надевал сверху вторую пару — обычные перчатки тонкой кожи, исписанные изнутри защитными рунами. Для того чтобы от них избавиться, не требовалось никакой возни, стоило только пожелать, и перчатки исчезали, как не было; времени это не отнимало, лишь какую-то долю секунды, столь жалкую, что для обозначения ее протяженности и числа-то нет. Этот фокус я отрабатывал годами и добился очень неплохих результатов, но теперь почему-то не мог повторить.
Впрочем, понятно почему. Я не хотел этого делать. Мне не нужно было оборачиваться и смотреть на Лойсо, я и так уже знал, что рядом со мной находится самое восхитительное существо во Вселенной, умереть от его прикосновения — великая удача, что бы он сам по этому поводу ни говорил. А я-то с ним на «ты» был, болван, еще и убить совершенно всерьез планировал, все высчитывал свои шансы, наивная душа, но я-то ладно, не представлял, с кем придется иметь дело, а вот Чиффа хорош, конечно…
Я не умер от прикосновения Лойсо, поэтому все-таки обернулся и поразился нашему внешнему сходству. Помню, даже сперва подумал, сейчас выяснится, что на самом деле он мой настоящий отец, и тогда, конечно, понятно, почему я до сих пор жив. Впрочем, я тут же с негодованием отбросил эту идею. Ясно, что у такого существа не может быть обычных человеческих детей. Куда уж мне. Мало ли кто на кого похож. Еще и не такие бывают совпадения.
— Я же говорил, что у тебя нет даже намека на шанс, — почти ласково сказал мой ослепительный двойник. — А ты не верил. Надежда на так называемое лучшее испепеляет разум и не дает смотреть на вещи объективно. Впрочем, ты не зря старался. Эта твоя затея с охотой на меня настолько нелепа, что я решил принять вызов и ответить на нее еще более нелепым поступком. Знаешь, что я сейчас сделаю? Напою тебя своей кровью и погляжу, что из этого выйдет. Если результат мне понравится, отпущу тебя на все четыре стороны. Пусть этот Мир хотя бы в финале развлечется как следует.
В глазах его плясало веселое пламя, было ясно, что Лойсо от души хохочет — не утруждая работой ни лицевые мускулы, ни гортань, совершенно беззвучно и при этом столь заразительно, что я не мог не улыбнуться в ответ. А улыбнувшись, я наконец-то понял, что наша встреча — не драматическое, а бесконечно радостное событие, потому что…
В этот миг Мир рухнул — для меня. Будь я поэтом, я бы, вероятно, всю оставшуюся жизнь подбирал слова, пригодные для того, чтобы рассказать, как ослепительная волна накрыла нас с Лойсо, мой дом, землю, небо и, наверное, вообще все, не уничтожив, а попросту отменив для нас саму возможность существовать. Но я не поэт, поэтому вряд ли у меня есть хоть малейший шанс достоверно описать, каково это, когда Хумгат врывается в Мир через разбитое окно, которым оказываешься ты сам. Больше всего это похоже на небытие, но небытие очень деятельное, подвижное, до отказа переполненное событиями и ощущениями, причастность к которым не оставляет ни малейшего шанса выжить, но и мертвым при этом быть невозможно, зато все остальное возможно, я имею в виду — абсолютно все, кроме жизни и смерти. Я ничего не понимал, но безошибочно чувствовал, что источником бури, которая смела нас с Лойсо с лица земли, вышвырнула за пределы реальности, был я сам, хоть и не знал, конечно, как мне это удалось.
Когда способность упорядочивать хаос, вернее, создавать для себя более-менее убедительную иллюзию порядка отчасти вернулась ко мне, я обнаружил, что стою посреди каменистой, бесплодной долины, со всех сторон окруженной унылыми холмами. Здесь было невыносимо жарко, а небо имело цвет бледного пепла, словно беспощадное солнце давным-давно выжгло его дотла. Прямо передо мной плясали два высоких столба пламени, ослепительно белый и изумрудно-зеленый. Это было фантастически красивое зрелище; по правде говоря, я бы дорого дал, чтобы увидеть его еще раз, хотя бы когда-нибудь.
Но платить за такое и вообще за любое прекрасное зрелище жизнью, на мой взгляд, все-таки не стоит. А вдохнув полной грудью, я понял, что цена именно такова: здешний воздух совершенно не подходит для дыхания. Я могу прожить без воздуха чуть больше, чем нетренированный человек, но разница, по правде сказать, не столь существенна, как хотелось бы, к тому же я набрал полные легкие этой отравы, а значит, даже нескольких минут у меня, скорее всего, нет, и вот это обидно, действительно очень обидно — до слез.
Глаза мои уже застилал густой, алый туман, а я все смотрел на пляску разноцветных огней, смутно надеясь, что это зрелище отпечатается не только на дне зрачков, но и в самой глубине моего существа и останется со мной даже после того, как я утрачу себя. И вдруг в самом центре белого огненного столба я увидел лицо Чиффы, даже не лицо, только ухмылку, но такое ни с чем не перепутаешь. Мой приятель наконец перестал притворяться человеком, он пылал, он был счастлив и весел, как никогда, он, судя по всему, побеждал, потому что безграничная радость не может быть спутником поражения. Но если так, выходит…
О да. Еще как выходит.
Сознание угасало, и все же я успел сообразить, что все это время был не игроком, а козырной картой в чужой колоде, не рыбаком, а наживкой — оскорбительная роль. Но я ощутил не гнев, а искреннее сожаление, что уже никогда не узнаю подробностей этого, вне всякого сомнения великолепного плана, и чем закончится драка двух огней, тоже не узнаю, конечно, и как теперь все будет — я имею в виду, вообще все, потом, после, без меня. Почти забыв об отсутствии воздуха, почти не мучаясь от удушья, я умер, терзаемый любопытством, можно сказать, умер от любопытства, и, на мой взгляд, это не худший финал.
Зато воскрес я, содрогаясь от ярости, и это, в свою очередь, не худшее начало новой жизни. Впрочем, я отдаю себе отчет, что в этом вопросе мало кто со мной согласится.
Я почти ничего не видел, пальцем пошевелить не мог, каждый вдох давался с таким трудом, словно мои легкие заполнялись не воздухом, а каменной крошкой, но я прекрасно помнил, что произошло, очень ясно понимал свое положение, и этого было достаточно, чтобы гнев переполнил меня до краев и изготовился выплеснуться наружу.
