Поэтому лавка была открыта. Будь она заперта, я бы, честно говоря, не постеснялся разбудить торговца и его домочадцев. Мне было совершенно ясно, что дело у меня чрезвычайно важное и не терпит никаких отлагательств. Но обошлось без лишних хлопот.
В лавке хозяйничала рыжеволосая дама средних лет с тонкими запястьями подростка и круглым румяным лицом всеобщей любимицы. Я отметил про себя, что женщина достаточно хороша, чтобы провести с нею ночь, но не настолько, чтобы ее съесть. Отметил — это значит, что какую-то долю секунды меня натурально раздирали противоречивые стремления, я метался между вожделением и брезгливостью, не в силах остановиться на чем-то одном. Очевидно, это и были те самые неуместные мысли и желания Безумного Рыбника, от которых предостерегал меня Шурф. Он не взял в расчет, что обретенная вдруг возможность подчинить себе внутренний хаос, отстраниться от него и хладнокровно игнорировать всякую душевную бурю, как бы она ни бушевала, впечатлит меня куда больше, чем самые дикие и темные страсти.
— Мне нужна тетрадь, — сказал я.
— Тетрадь?
Рыжая явно решила, что ослышалась.
— У меня есть прекрасные самопишущие таблички, — защебетала она. — Совсем новые, из белой лохрийской глины, легкие и вместительные.
Я немного подумал, прислушался к себе и решил, что ее предложение мне не подходит. Самопишущие таблички — дело хорошее. Но для избавления от докучливых формулировок мне требовался привычный способ письма.
— Нет, нужна именно тетрадь. Чистая тетрадь из обыкновенной бумаги. И…
На этом месте я запнулся, поскольку понял, что так привык к волшебным самопишущим табличкам, что до сих пор толком не знаю, как в Ехо обстоят дела с прочими письменными принадлежностями.
— Карандаш, перо, все что угодно, — наконец сказал я. — Что-нибудь, чем можно писать на бумаге.
Рыжая озадаченно нахмурилась. Задумчивость была ей к лицу, и я великодушно решил, что съесть ее, пожалуй, тоже было бы приятно и полезно. По крайней мере, в определенных обстоятельствах.
Как ни странно, после этого умозаключения моя внутренняя буря окончательно утихла; теперь я был спокоен и собран не вопреки ей, а просто так.
— У меня нет бумажных тетрадей, — наконец призналась рыжая. — Но у брата антикварная лавка, тут, по соседству. Вы можете к нему зай…
Я не стал спорить, а лишь адресовал ей строгий взгляд, преисполненный вежливого недоумения. Дескать, я — клиент, я уже пришел в вашу лавку и не собираюсь бегать по всему городу за нужным мне товаром. Ваше дело предоставить мне необходимое, а мое — заплатить за вашу расторопность любую цену, которая покажется мне разумной.
К счастью, мне не пришлось говорить это вслух. Рыжая сама все поняла, умолкла на полуслове, испуганно моргнула и наконец сказала:
— Нет-нет, конечно же, я сама сбегаю и все принесу. Тем более брат, наверное, уже запер лавку. Тут рядом, я быстро, извините, что придется подождать, сейчас-сейчас…
Пока она суетливо выбиралась из-за прилавка, поправляла прическу и бочком пятилась к выходу, я хранил великодушное молчание. Помнил, что обучение этой дамы искусству сохранять спокойствие, правильно дышать и рационально двигаться не входит в круг моих непосредственных обязанностей. А значит, незачем делать ей замечания, хоть и хочется, конечно, немедленно исправить данный фрагмент картины мира, если уж во всей полноте эта грешная картина мне пока не по зубам.
Но я, повторяю, воздержался. И до сих пор чрезвычайно горд этим обстоятельством.
Рыжая вернулась четверть часа спустя, взмыленная, растрепанная и еще более возбужденная, чем перед уходом. Но в ее руках была тонкая тетрадь в синем матерчатом переплете, а в голосе звучало ликование.
— Мы нашли! Самая настоящая бумажная тетрадь из Таруна, ей лет двести, не меньше! И тарунские карандаши, они как раз подходят для этой бумаги. Один совсем новый, второй израсходован наполовину, но его я отдам за четверть цены.
— Очень хорошо, — мягко сказал я. — Спасибо. Не нужно так волноваться. Назовите вашу цену.
За ветхую тетрадь и два карандашных огрызка с меня содрали полдюжины корон — немыслимая цена. Но я не стал возражать. Когда речь идет о самом необходимом, денег не жалеют. К тому же кто ее знает, эту тетрадку, может, и правда антикварная редкость, которую ни за какие деньги не достать? Я же никогда не интересовался, где мой друг Шурф покупает свои письменные принадлежности. Думал, в любой книжной лавке есть, а оно вон как обернулось.
Поэтому я, не торгуясь, написал расписку, вернее, приложил руку к специальной самопишущей табличке, предназначенной для денежных расчетов. Прочитав мое имя и выяснив, с кем имеет дело, хозяйка книжной лавки окончательно ошалела — не то от страха, не то на радостях, я не стал разбираться. Вежливо попрощался и вышел на улицу, окончательно решив для себя, что есть ее я не стал бы ни при каких обстоятельствах. А вот переспать все-таки было бы неплохо — теоретически. Хотя…
Бедняга Шурф, как же он волновался, что некоторые его мысли и желания могут меня шокировать! Знал бы он, какая дикая чушь то и дело лезет мне в голову по тысяче раз на дню, без вмешательства всяких там Безумных Рыбников… Теперь, впрочем, надо думать, узнает. Ну и ладно. Хоть будет с кем обо всем этом поговорить, если однажды станет совсем уж невмоготу.
Разжившись тетрадью, я отправился в ближайший трактир. Ну то есть не в первый попавшийся, а в «Душистые хрестики». Во-первых, у них превосходная гугландская кухня, а во-вторых, возможность встретить там кого-нибудь из знакомых я оценивал как крайне маловероятную. Трактир открылся сравнительно недавно; леди Меламори почти случайно обнаружила его в трех кварталах от своего дома, и мы решили утаить это открытие от друзей. Все равно среди них нет любителей простой деревенской еды, а нам позарез требовался своего рода филиал собственной кухни, уютное местечко, куда можно прийти поужинать в конце трудного дня, кутаясь в домашние лоохи, сесть в самом дальнем и темном углу, тереть кулаками слипающиеся глаза, уткнуться носами в меню, и без того вызубренное наизусть, шептаться, сплетничать, целоваться украдкой и шутливо препираться из-за сущих пустяков, не рискуя при этом нарваться на собеседника, ради которого хочешь не хочешь, а будь любезен, потрудись придать лицу осмысленное выражение, а речи — связность.
Не то чтобы мы часто так поступали, всего-то раза два или три, но сама по себе возможность нас окрыляла. Мне вообще кажется, что мелкие секреты, в отличие от больших тайн, — совершенно необходимые компоненты счастливой жизни. Не обязательно всякой, но моей — пожалуй.
Все это я к тому, что «Душистые хрестики» были идеальным местом, чтобы на часок уединиться с тетрадкой и привести мысли в порядок. Заодно и поужинать, а что ж, давно пора. А потом можно приступать к поискам неуловимого Магистра Хаббы Хэна. Или не Магистра. Надо будет, кстати, у него уточнить, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. А то даже Джуффин не уверен, хотя, казалось бы, кому и знать, как не ему.
