Я хотел было в кои-то веки поступить честно: отрицательно помотать головой, завизжать и выскочить на улицу, пробив головой оконное стекло. Но вместо этого молча кивнул. Все как всегда.
Тем временем Лонли-Локли особым образом прищелкнул пальцами — это немудреное искусство, всего-то вторая ступень Черной магии, заменяет жителям Ехо зажигалки, — и вершина конуса вспыхнула ярким лиловым пламенем. Шурф поспешно задул огонь; теперь конус тлел, источая совершенно незнакомый мне запах, сладкий и тревожный, как аромат сентябрьской ночи. Другое дело, что сентябрьская ночь, наполненная таким ароматом, могла бы наступить только в каком-нибудь ином, необитаемом мире, где нет места ни людям, ни цветам, ни деревьям, а сентябрь, тем не менее, все-таки есть.
— Собственно, это и есть так называемый Аромат Тени. Древние медицинские трактаты уверяют, что ни одна Тень не может устоять перед этой приманкой, особенно если поймет, что угощение предназначено именно для нее — первое из заклинаний представляет собой своеобразное приглашение к столу на понятном всякой Тени языке… А вот людям запах Свечи Фиттеха редко бывает по душе. Надеюсь, тебе он не внушает отвращения?
Я покачал головой, всем своим видом показывая, что дело обстоит ровно наоборот.
— Это хорошо. Тогда, пожалуйста, подвинься поближе. Чем больше дыма ты вдохнешь, тем быстрее случится Обмен Ульвиара. И постарайся сосредоточиться. Вдыхай аромат, смотри на меня и слушай мой голос. Это все, что от тебя требуется.
Я улыбнулся краешком рта и кивнул, давая понять, что усвоил инструкцию и твердо намерен ее исполнить.
— Что ж, позволю себе пожелать нам обоим удачи. До встречи, сэр Макс.
Это прозвучало так обыденно, словно мы собрались разойтись по своим комнатам и разложить там по пасьянсу. Оно и хорошо; оценить и даже переоценить важность момента я вполне мог без посторонней помощи.
— Хаахха бен хха, ахха аллес хха, бахха…
Я уже добрые четверть часа слушал эту благозвучную, с присвистом и придыханием белиберду и созерцал строгое, серьезное лицо своего друга. Язык заклинания не был похож на повседневную речь — то есть вообще ни малейшего сходства, даже звуки совсем иные. Казалось, он был создан существами, у которых голосовые связки устроены совершенно иначе, поэтому слова им приходится не произносить, а выдыхать, выдувать, высвистывать. Но сэр Шурф, надо отдать ему должное, отлично справлялся.
К аромату благовонного конуса я успел привыкнуть настолько, что почти перестал его замечать. Ужас перед незнакомым обрядом как-то незаметно ослаб, а потом и вовсе куда-то подевался. Теперь я испытывал только нетерпение, смешанное с некоторым недоверием — да полно, сработает ли это грешное заклинание хоть когда-нибудь? Мало ли что за рукописи читал Лонли-Локли. А вдруг в старину обитатели этих мест вовсю сочиняли фантастические романы и прочую беллетристику, а бедняга Шурф, жертва погони за тайным знанием древних, принял все за чистую монету? Ему же только траченный временем свиток покажи, и от критического мышления даже следов не остается.
Такой исход показался мне не только досадным, но и забавным. Я представил себе, как мы, два взрослых, серьезных дурака, будем сидеть на кухонном полу до рассвета или еще дольше — сутки, двое, пока в обморок не грохнемся от переутомления… Впрочем, нет, в обморок грохнусь только я, и железному Шурфу придется в очередной раз спасать мою жизнь, бессмысленную, но драгоценную, как безделушка из ювелирной лавки.
Нет, а действительно интересно, думал я, что мы будем делать, если поймем, что заклинание не работает? И самое главное, в какой момент мы это поймем? Сэр Шурф, насколько я его успел изучить, будет бороться до последнего. Небось тысячу раз повторит свои «хха, бахха» и только потом умолкнет, вздохнет и отправится в библиотеку изучать рукописи, искать, что было сделано не так. Или вовсе никогда не умолкнет и не вздохнет, а будет долдонить свое до скончания века, отказываясь признать поражение? А что, это было бы на него похоже.
И вдруг мне стало совершено ясно, что «долдонить до скончания века» — это как раз очень правильный подход к делу, единственно верное решение. Если уж доверился древним рукописям и своему искусству, сдаваться нельзя. Не потому даже, что никто не может предсказать, каковы будут последствия незавершенного магического ритуала, — Магистры с ними, с последствиями, нет ничего такого, с чем не мог бы справиться могущественный человек. А просто нельзя останавливаться на полпути. Неправильно это. Можно сказать, оскорбительно для самой природы вещей.
— Ну, хвала Магистрам, все у нас с тобой получилось. Как же я устал нести эту мистическую околесицу, ты себе представить не можешь!
Сэр Шурф зачем-то грохнулся на спину, раскинул руки и рассмеялся. Выглядело это, мягко говоря, странно, особенно если учесть, что ничего забавного пока не происходило. Но я решил, что следует дать ему время. Рано или поздно сам успокоится и, наверное, объяснит свое эксцентричное поведение.
— Сэр Макс, не смотри на меня так, — потребовал Лонли-Локли. — И не делай вид, будто ничего не понимаешь. Я, конечно, серьезный и уравновешенный человек, но уж никак не бессмысленный и бесчувственный болван, в которого ты зачем-то пытаешься превратиться. Не перегибай палку!
Его голос словно бы повернул во мне какой-то невидимый переключатель, и я внезапно оказался в самом центре бури, вернее, в месте столкновения великого множества внутренних бурь.
Ярость ослепляла меня, гнев опьянял, желание немедленно разделаться с насмешником подкреплялось пониманием, что с этой задачей я сейчас справлюсь без труда; впрочем, одновременно я испытывал к нему самую искреннюю симпатию — ишь ты, задирает меня, а ведь прекрасно знает, с кем имеет дело. Нелепый, невыносимый, но храбрый и забавный человек, такого хорошо иметь в друзьях, так что я правильно поступил, когда с ним связался. Жаль только, что теперь не принято скреплять дружеские узы по древнему обычаю и мне пока не довелось попробовать на вкус его кровь. Вот это — действительно большое упущение. Любопытный, должно быть, напиток. И чрезвычайно полезный для всякого, кто хочет накопить силу.
Это я сейчас хорошо если одну сотую обуревавших меня противоречивых мыслей, желаний и ощущений описываю. На деле все было еще круче. Как я уцелел, не взорвался в самый первый миг — ума не приложу. Все-таки я действительно живучая тварь, таких еще поискать.
А потом все стало на место. Нет, бури мои не улеглись, они, кажется, собрались бушевать вечно, просто я внезапно обнаружил в себе способность игнорировать всю эту внутреннюю смуту, как увлеченный чтением человек игнорирует шум и суету трамвайного вагона. Я прекрасно знал, как мне следует себя вести в данной ситуации, и не видел тут никаких затруднений. Сейчас мне сложно было поверить, что человек (например, я сам) может вдруг пойти на поводу у собственных эмоций или, чего доброго, настроения, вместо того чтобы подчиниться разумной необходимости. Такая же глупость, как добровольно в рабство запродаться на одном из подпольных рынков Куманского Халифата. Если не худшая.
