Реплика звучит неубедительно, фальшиво, и сам шевалье понимает это. Вновь можно не отвечать, достаточно покачать головой.
Крепыш превосходно играет. Его лицо в меру мрачно, в меру горделиво. Разглядывать его я не собираюсь — не время.
Играем!
Плащ падает на землю. Поверх него — камзол. Холодный воздух заполняет ворот рубахи.
— Жребий, синьоры!
Тяжелый дукат неохотно, медленно взлетает к низкому серому небу. Взлетает, замирает на миг, словно раздумывая.
Орел?
Решка?
Вместо орла — чей-то заносчивый профиль в окружении полустертых латинских букв.
Вместо решки — рыцарь в доспехах с пучком стрел в левой руке.
Рыцарь — это я. И стрелы со мной, маленькие, завернутые в белую тряпицу.
Дукат все еще падает. Медленно, медленно… Публика замирает в ожидании, начисто забыв, что это все — комедия, где бьют и убивают понарошку.
Орел!
Лицо крепыша в этот миг становится похожим на золотой профиль. Его выстрел — первый.
Сарбаканы!
Краснодеревщик постарался: «дудочка» маркиза ничем не отличается от моей, даже лучше — полированная, с затейливой змейкой орнамента.
Колючки!
Тряпица разворачивается медленно, дабы зрители успели почувствовать, ощутить весь ужас этих маленьких стрел, готовых вонзиться в руку, в горло, в лоб.
Все?
Нет, не все. Арлекин не был бы Арлекином, если бы упустил возможность потянуть время. Скучным равнодушным голосом поясняю, как лучше брать колючку, как вкладывать ее в «дудочку».
Капитаны сердятся, супят брови.
Смешно!
Теперь веселая игра: у кого ноги длиннее. Вы победили, синьор Гримальди, значит, вам и шаги отсчитывать!
Раз… два… три…
Один плащ — налево, второй — направо.
По местам!
Синьор Гримальди вкупе с синьором Монтечело успешно делают вид, что им не по себе. Не отстает и шевалье. Маркиз внешне спокоен, но мне почему-то никак не удается разглядеть его лицо.
Новая игра: у кого руки длиннее. Так-так, дорогой дю Бартас, значит, вам и платком махать.
Литавры, барабанная дробь, тихий вздох зала, белый всплеск слева…
…И легкий, еле заметный ветерок у самого уха.
Все правильно! Злой Капитан не может поразить доброго веселого Арлекина. На то и комедия!
Теперь можно повертеть сарбакан в руке, поднять колючку, поднести к глазам.
Пауза — уже последняя. Публика это любит!
Еще, немного еще…
Пора!
* * *
Опускаю сарбакан, вытираю платком губы и облегченно вздыхаю.
Отыграл!
Теперь очередь Капитана. Сейчас он должен поднести руку к горлу, нащупать иголку…
Подносит, нащупывает.
Падает.
Падает?
Хорошая импровизация, очень хорошая! Маркиз оказался прекрасным актером. Но почему кричит синьор Монтечело? Почему синьор Гримальди…
— Он… Он умер! Господа, он мертв!
Что такое? Эта реплика — лишняя, совсем лишняя! Ведь это все — комедия! Зачем же…
Холодный воздух — в лицо, теплое запястье — под пальцами. Все еще теплое…
Отпускаю его руку, встаю, хотя на плечах — глыба свинца, словно у дантовских грешников.
Слишком поздно!..
Слишком поздно я понимаю: таких комедий ни бывает. Смерть — никудышный актер, у нее вес — взаправду.
— Гадюка!
— Я попросил бы вас, синьор Гримальди, выбирать выражения!..
— Трусливая гадюка! Подлец!
Занавес опустился, но ничего не кончилось. Кажется, секунданты уже готовы взяться за шпаги. Дабы все удвоить.
— Все состоялось согласно уговору и правилам, принятым…
— Гадюка!
Открываю глаза. Лицо маркиза рядом, и я впервые могу рассмотреть его. Лет двадцать — не больше. Мальчишка. Мертвый мальчишка с широко раскрытыми глазами, в которых навеки застыл ужас.
Синьор Монтечело стоит рядом и странно шморгает носом. А синьор Гримальди…
— Это была не дуэль! Ты подлец, ядовитая змея, убийца!.. Гримальди тоже молод, немногим старше маркиза. Высокий, крепкий, жилистый. Ему бы к отцу Хозе, тому нравились такие — длиннорукие, голенастые.
Ничего уже не исправишь, не спасешь — кроме истины.
Наклоняюсь над телом. Колючка легко выходит из ранки.
— Извольте убедиться, синьоры!
Легкая боль в запястье — и дружный вздох со всех сторон.
— Mon Dieu! — Это, конечно, шевалье.
Минута, другая… Вынимаю колючку, отбрасываю, не глядя.
— Там нет яда, синьоры. Можете убедиться. На меня смотрят, все еще не веря. Синьор Гримальди подхватывает упавшее на покрытую желтыми иголками землю черное жало, морщится, укалывает палец.
И вновь мы ждем, время тянется, а в глазах мертвого маркиза — все тот же ужас и холодная пустота.
— Там нет яда, — повторяю я невесть зачем.
— Но почему?! — В голосе синьора Монтечело — слезы, и на лице — тоже слезы. Он самый старший. Жаль, что тогда, на набережной, он не смог сдержать глупых мальчишек, решивших поиграть в banditto.
Объяснять не хочется, тем более объяснять очевидное.
— Он умер от страха, синьоры. Просто от страха…
Правда — но, конечно, не вся. Его убил я. Убил — хотя и не желал этого. Хотелось проучить, оставить с мокрыми штанами, чтобы запомнил и закаялся навек! Дорога в Ад, я тоже тебя мощу!
— В любом случае, синьоры, — несколько неуверенно произносит дю Бартас, — дело кончено.
— Вовсе нет!
Синьор Гримальди дергает рукой. Ножны отлетают в сторону, тускло блещет серая сталь.
— Защищайся, ублюдок!
У меня нет шпаги. Сарбакан — в левой руке, колючки — настоящие — за поясом, но я не хочу никого убивать!
— Защищайся, трус! Дайте ему шпагу! Шпагу! Сарбакан с легким стуком падает на землю. В моей ладони — теплая рукоять. Я даже не успеваю понять, чья это шпага.
— Вот тебе, каналья!
