Противоположная же сторона улицы Маяковского всегда оставалась пустынной: ни кафе, ни детей, ни старушек. Даже воробьев и голубей здесь почему-то не было. Только унылого вида жилые бараки из серого ракушечника, облицованная кафелем пятиэтажка, металлические прутья заборов, да крошечный, ветхий костел, у ворот которого я, кажется, отродясь не видел ни единой живой души. Прохожие избегали ходить по этой стороне улицы, а рисковые городские предприниматели до сих пор не открыли там ни кафе, ни магазина. Странно, если учесть, что сейчас, например, там была тень, а через дорогу, на обжитой территории – пекло.
Слева от меня настойчиво загудел ярко-алый «Опель». Не так уж я ему мешал, честно говоря: бреду себе по разделительной полосе, никого не трогаю, резких движений не совершаю. Оглянувшись, вижу растерянное лицо прекрасной водительницы заокеанского транспортного средства. Кажется, она и сама не очень-то понимает, какого хрена расшумелась.
Но я счел незначительное сие происшествие знаком свыше: хватит, значит, по лезвиям бритвенным скакать. Пора тебе, братец мой, то ли в пропасть головой, то ли на обочине пикничок какой затеять… Ну и куда теперь?
Я выбрал «обочину». Решительно свернул налево. Не потому даже, что правая сторона улицы Маяковского по-прежнему будила во мне первобытную жуть. Просто стараюсь быть последовательным в похвальном своем стремлении повиноваться знакам судьбы: бибикнули-то на меня слева? Слева. Ага.
Да и выпить мне, честно говоря, не помешало бы, – думаю я, опускаясь на свободный пластиковый стул под зеленым тентом. Выпить. Покурить. Подумать. Полюбоваться как следует на изжелта-сизые стены домов на противоположной стороне. Привыкнуть к мысли, что в сумерках мне придется отправиться туда на прогулку. Пятиэтажка значится в моих планах первой остановкой. Теперь припоминаю, что всегда косился на нее с особым, утробным ужасом.
Ну и вот…
80. Старкад
Тор <…> предрекает, что Старкад <…> не запомнит ничего из сочиненного им <…>.
Рыжий мальчишка, наверняка старшеклассник, подрабатывающий в кафе во время каникул, приносит меню. Не открывая клеенчатую папку, требую стандартный летний набор удовольствий: джин-тоник и какой-нибудь овощной салат. Юный раб чьей-то лампы кивает и оставляет меня в одиночестве – если, конечно, можно счесть одиночеством такое положение тела в пространстве, когда локоть сидящего за соседним столиком африканца то и дело задевает плечо, ноздри терзает терпкий запах духов близлежащей матроны, а под моим собственным стулом спасается от жары чей-то блудный кокер-спаниель. Пространство здесь используется экономно, ибо всякий квадратный метр обязан вместить максимально возможное число потенциальных кутил. Но я не досадую на тесноту, не раздражаюсь, не оглядываюсь по сторонам в поисках менее обитаемого островка; даже нос, чувствительный обычно к чужим телесным испарениям, делает вид, будто утратил былую чуткость. Я терпим и великодушен с тех пор, как окончательно уразумел, что мне нечего делить с другими людьми: зона моих насущных интересов находится по ту сторону вещей.
Сижу, жду. Понятно, чего – сумерек.
Время теперь течет не то слишком медленно, не то, напротив, чересчур стремительно. Так всегда бывает, если на горизонте маячит некое малоприятное Важное Событие, вроде визита к дантисту или посещения паспортного стола; событие, которое и отсрочить, оттянуть, отложить на неопределенное будущее хотелось бы, но и проскочить поскорее, не приходя в сознание, было бы неплохо.
Рыжий мальчик возвращается. Приносит мой заказ. Я без особого энтузиазма уродую вилкой яркую поверхность салата, словно бы исполненного по эскизам Матисса. Пробую джин-тоник. Слабенький совсем состав – ну да все к лучшему. Такой бурды можно выпить очень много, сохранив трезвую голову, холодные руки и разбитое на две половинки сердце. В одной его части оборудовали Комнату Страха, в другой – Комнату Смеха, королевство кривых зеркал.
Ловлю себя на том, что думаю – как пишу. Не довольствуюсь косноязычным внутренним монологом, где большая часть высказываний – по ту сторону слов, а собираю воедино ватные комочки смыслов и цветные стеклышки образов, старательно, как домовитая птичка, мастерю из них гнездо, хоть и знаю, что мне в этом уютном убежище не усидеть. Даже в памяти вряд ли останется хоть что-то из слов, только что слепленных воедино в темноте, под прикрытыми веками. Для кого стараюсь? Неведомо.
81. Судьба
Судьбы ведут того, кто хочет, и влачат того, кто не хочет.
Кожа моих рук становится бледно-лиловой, и я понимаю, что наступил вечер. Кажется, я спал сидя, с открытыми глазами: вот и салат мой нетронут почти, и стакан еще полон, а кафе уже опустело. Рыжий мальчишка смущенно мнется в отдалении: я – последний посетитель, если бы не моя нерасторопность, он бы уже мог собираться домой. Но понукать клиентов официантам, вероятно, запрещают: в условиях дикого, необъезженного рынка мы – кормильцы и благодетели, нам можно все.
Устыдившись, требую счет. Чек приносят не на блюдце, а в специальной книжице – все как у больших, с ума сойти можно! Разглядывая фирменную эмблему, выясняю название заведения, где благополучно доклевал носом до темного времени суток. Конечно же, кафе именуется «Фортуна». И, конечно же, на визитной карточке написано: «Счастливого пути». С некоторых пор я не даю себе труда делать вид, будто подобные выкрутасы меня удивляют. Понятно ведь, что это – в порядке вещей. Теперь всегда так будет. Или еще как-нибудь. Или вовсе никак не будет.
И хуй с ним.
Оставляю щедрые чаевые, покидаю нейтральную территорию кафе, пересекаю проезжую часть и оказываюсь наконец на противоположной стороне улицы Маяковского. Чешу прямехонько к зловещей пятиэтажке. Мне почему-то не страшно. Впрочем, и какого-то особенного душевного подъема я не испытываю. Мне не радостно, не весело, не слишком интересно даже. Мне – никак.
Знаю просто, что все идет правильно. Так надо. Так было задумано. А чем дело кончится да чем сердце успокоится – дурацкие вопросы. Не кончится, не успокоится. В каком-то смысле я теперь всегда буду пересекать эту чертову улицу, переходить с одной стороны на другую, отсюда – туда, из света – в тень, из сбывшегося – в несбывшееся, из огня да в полымя…
Я иду.
82. Сфинкс
Сфинкс расположилась на горе близ Фив и задавала каждому проходившему загадку <…>. Не сумевшего дать разгадку Сфинкс убивала.
– Сколько времени?
Именно так. Не интеллигентное «Который час?» – но и не привычный уху причерноморский говор: «Скока время?» «Сколько времени?» – то ли философский вопрос, то ли экзаменационный тест, то ли требование назвать некий заветный пароль. В иной ситуации я бы, пожалуй, не обратил внимания на такую тонкость, но сейчас я шагаю по теневой стороне улицы Маяковского, и всякая незначительная подробность представляется мне событием, заслуживающим пристального, настороженного внимания. Я бы, пожалуй, и зудящую песню одинокой мясной мухи выслушал с почтительным содроганием, а уж речь человечья, внятная, и вовсе показалась телеграммой растревоженных небес.
