– Рассказывай свою историю, только коротко, – проворчал другой кырба-ате. – Или вовсе ничего не рассказывай: ну какая у тебя может быть история? А нам уже пора по домам, ужинать и спать.
– Ужинать?! – Я не удержался от кривой усмешки. – А здесь вы что делали?
– Вот глупый человек! Какой же это ужин? Так, баловство одно! Сюда мы ходим только для того, чтобы дать хозяину дома возможность засвидетельствовать нам свое уважение, – объяснил он. – А настоящий ужин может быть только дома, в норке, под любимым одеялом…
– Ты давай, не отлынивай, рассказывай свою историю! – потребовал еще один кырба-ате. – В десять слов уложишься?
Я растерянно помотал головой.
– Ладно, пусть будет больше слов, но не увлекайся! – великодушно решили мохнатые толстяки.
Я старался изо всех сил. В конце концов мне удалось рассказать историю своих скитаний по миру Хомана за пять минут – своего рода рекорд.
– Ну вот, действительно ничего интересного! – вздохнул тот кырба-ате, который все это время старательно вытирал вилку. Он наконец счел ее достаточно чистой и положил в карман своего цветастого передника.
– Да ты не огорчайся, – сказал другой. – У вас, людей, почти никогда не бывает интересных историй! Так уж вы устроены… С тех пор как на Хой приезжал акуса-па-хумха Малого Халндойна, который добавляет в острый соус яд морской змеи керадбы,
[60]
я ни разу не слышал, чтобы из человеческих уст звучало что-то заслуживающее внимания!
– Люди вообще очень странные существа, – вмешался еще один. – Например, у вас почти совсем не растет шерсть. Ну, это я еще кое-как могу понять: природа обидела. Но вы же – разумные существа! Почему вы не носите шубы, чтобы замаскировать свои голые бледные тела? – И он возмущенно умолк.
– Ладно, – проникновенно сказал я, – вы меня убедили. Я непременно постараюсь раздобыть себе шубу. И буду ее носить, честное слово!
– Вот и умница, – снисходительно одобрили меня кырба-ате. – Вот ведь, какой молодец: вроде человек – а соображает!
– Ты тут с нами зря время теряешь, – вдруг сказал одни из кырба-ате. – Вернуться домой мы тебе не поможем, хотя могу наперед сказать, что все у тебя рано или поздно будет хорошо, особенно если ты действительно начнешь носить шубу. А теперь иди и ешь. А то такой тощий – смотреть на тебя противно!
– И щеки впалые! – с отвращением добавил другой. – Как можно так скверно обращаться со своим телом?! Оно же у тебя одно-единственное, казалось бы, о чем еще заботиться, а ты ни щек не наел, ни боков, ни задницы…
Я вернулся на свое место, с трудом сдерживая запрещенную правилами бунабского этикета улыбку.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Хэхэльф.
Я кратко пересказал ему содержание нашей беседы.
– Слушай, Ронхул, это просто здорово! – просиял он. – Если уж кырба-ате говорят, что у тебя все будет хорошо, значит, так оно и есть: они редко что-то предсказывают, но никогда не ошибаются. На то они и Мараха! В свое время они так же небрежно предсказали мне, что я уеду с Хоя и буду возвращаться сюда только погостить. Тогда это был большой вопрос, поскольку мой батюшка нарушил взятые им обязательства, и по правилам меня не то что отпускать домой – оставлять в живых не следовало… Ндана-акуса, конечно, не собирался меня убивать: к этому моменту он успел потратить слишком много времени на мое обучение, чтобы просто так взять и уничтожить результаты своих усилий. Но и отпускать домой он меня тогда не собирался… Извини, Ронхул, но вечер воспоминаний закончен: я должен рассказать нашему хозяину о твоей беседе с кырба-ате.
Они довольно долго шушукались, потом Хэхэльф повернулся ко мне.
– Ндана-акуса спрашивает, когда тебе будет угодно отправиться в путь, к Варабайбе? Обычно он сам принимает решения и не дает себе труд советоваться с другими заинтересованными лицами, а тут спросил! Понимаю, что ты скажешь: «Завтра же!» – и полностью разделяю твое нетерпение. Но я тебя умоляю: сделай несчастное лицо, чтобы ндана-акуса увидел, как тебе не хочется покидать его гостеприимный дом. А то затаит обиду, мне же потом и расхлебывать…
Я послушно скорчил скорбную рожу: никаких проблем! Достаточно было вспомнить суровых Вурундшундба и их прогноз касательно моего светлого будущего в каких-то чудовищных Гнездах Химер, чтобы загрустить почти по-настоящему: невзирая на оптимистические пророчества мохнатых мудрецов, моя судьба по-прежнему висела на волоске…
Пока Хэхэльф рассказывал ндана-акусе о том, какие чудовищные сожаления мы оба испытываем в связи с необходимостью отправиться в путь прямо завтра, я мрачнел все больше и больше, пока не понял, что еще немного, и какая-нибудь из бунабских красоток решит, что я вполне подхожу для семейной жизни. По крайней мере, мой основной недостаток – «улыбчивый рот» – был полностью ликвидирован.
– Он сказал: «Завтра – так завтра!» – бодро сообщил мне Хэхэльф. – Пожалуйста, постарайся заплакать! Ндана-акусе будет приятно увидеть, что предстоящая разлука разрывает твое сердце.
– Заплакать сложно, – неуверенно протянул я, но сделал все, что мог: закрыл лицо руками и издал несколько сдавленных всхлипов, а когда отнял руки от лица, мои глаза были по-настоящему мокрыми – я ухитрился незаметно, но очень сильно надавить на их внутренние уголки.
– Сойдет, – похвалил меня Хэхэльф. – Ты просто на лету схватываешь!
Ндана-акуса с интересом посмотрел на мое несчастное лицо и, кажется, преисполнился сочувствия. Во всяком случае, бедняга Хэхэльф был вынужден в течение получаса переводить мне его глубокомысленные рассуждения о мимолетности приятных мгновений, которые, тем не менее, можно сохранить в каком-то таинственном уголке сердца…
Вечер завершился концертом художественной самодеятельности. На поляне появились печальные серьезные люди в странных одеждах. Все бунаба, на мой взгляд, одеваются странно, но у меня создалось впечатление, что эти ребята решили надеть на себя все содержимое своего гардероба сразу. На них были и штаны, и длинные цветастые юбки с разрезами, и коротенькие «пляжные» топики, берущие начало под мышками и выставляющие на всеобщее обозрение узкую полоску загорелого поджарого живота. Не удовлетворившись достигнутым эффектом, музыканты украсили себя многочисленными пестрыми лентами, косынками и шарфами. Тяжелая рука какого-то местного дизайнера приложилась даже к агибубам, почти утонувшим в ворохе ярких тканей.
Некоторые пришли налегке – чуть позже выяснилось, что это были певцы, а четверо принесли с собой музыкальные инструменты. Один вооружился неким подобием банджо и смычком, другой – маленькой, почти игрушечной голубой дудочкой, третий притащил с собой сразу два барабана: длинный и узкий, словно изготовленный из куска водопроводной трубы, и короткий, напоминающий пухлую подушку ндана-акусы. Больше всего меня удивил загадочный музыкальный инструмент, похожий на своего рода бант: два расклешенныхстаканчика, соединенных между собой узкими концами. В месте соединения имелось своеобразное утолщение, слегка напоминающее узел «банта».
