Я тут же расплылся в горделивой улыбке, почему-то покраснел и поспешил кокетливо откреститься от честно заслуженных лавров.
– Какое там здорово! Едва за тобой поспевал…
– Так то за мной! За мной вообще никто угнаться не может: бунабская школа. Меня не кто-нибудь, а сам ндана-акуса Вару-Чару плавать учил, – пожал плечами Хэхэльф. В его голосе не было ни капли гордости, признание звучало как обычная констатация факта. – Я-то боялся, что с тобой придется плыть до рассвета, а ты меня удивил, – признался он.
Я окончательно растаял: теперь Хэхэльф мог вить из меня веревки, в любом количестве.
– Ну, чего тянуть, сейчас распакуем наше сокровище, и вперед, в Сбо! – бодро сказал Хэхэльф. – В Койдо нам с тобой делать абсолютно нечего. По крайней мере, мне!
Он склонился над сундуком, немного повозился с замками – я не сомневался, что мой приятель справится с этой небольшой технической проблемой, – откинул крышку и вдруг расхохотался так неудержимо, что я растерялся.
– Сейчас ты скажешь, что там нет никаких сокровищ, только драные пиратские штаны, как в какой-нибудь дрянной комедии. Осталось понять, почему этот хлам так многовесил…
– Не все так страшно, Ронхул, – сквозь смех выговорил Хэхэльф. – Кумафэга на месте. Не так много, как могло бы поместиться в этот сундук, но на наш с тобой век хватит. А тебя ждет хороший сюрприз. Смотри, какая прелесть!
Я заглянул в сундук и тоже начал ржать. Шутка так себе, средненькая, но припухшая рожа крепко спящего Давыда Разъебановича показалась мне самым уморительным зрелищем всех времен и народов. Наверное, я смеялся еще и от облегчения: теперь до меня окончательно дошло, что в моей жизни остался один-единственный страмосляб. Давыд Разъебанович, сладко похрапывающий среди драгоценной кумафэги, милой сердцу моего приятеля Хэхэльфа, был своего рода жирной точкой, достойным «закрытием страмослябского сезона».
– И что мы будем с ним делать? В море бросим? – сквозь смех спросил я.
– Можно и в море бросить, – совершенно серьезно согласился Хэхэльф. – Но будет лучше, если мы его тихонько свяжем, чтобы поутру не разбушевался, и оставим при себе. Никогда не знаешь, что может завтра понадобиться!
Только что я был уверен, что больше никогда в жизни не смогу выполнять физическую работу. Даже снять с себя мокрую одежду казалось мне настоящим подвигом. Но мне пришлось принять активное участие в плетении веревочного кокона вокруг недомытого после Узорной мазаницы тела спящего пирата. Потом мы аккуратно разместили его тушу на корме, подальше от драгоценного содержимого сундука. Надо отдать должное Давыду Разъебановичу: он не доставил нам никаких хлопот. Спал, как невинный младенец, упакованный в рекордное количество сухих памперсов. Впрочем, он и был в некотором роде младенцем, да еще и нетрезвым…
– Это и есть твоя кумафэга? – спросил я Хэхэльфа, с любопытством разглядывая маленькие мешочки из очень тонкой коричневой кожи, туго набитые чем-то сыпучим. – Неужели это действительно такое великое сокровище?
– Боюсь, ты до сих пор не представляешь, ЧТО попало к нам в руки, – устало улыбнулся он. – Говорят, дуракам везет. На дурака ты не слишком похож, но неосведомленность явно прибавляет тебе удачи!
Он развязал один из мешочков и высыпал на ладонь небольшое количество содержимого: желтая с черными и красными вкраплениями смесь, похожая на мелкую чайную крошку.
– Это кумафэга, Ронхул, – веско сказал он. – Самая ценная вещь в этом Мире! Или почти самая ценная. Ребята вроде меня едят ее, чтобы творить настоящие чудеса – это к вопросу о том, как мы будем добираться до Сбо без команды… Так что любой халндойнец догола разденется, чтобы заполучить хоть один такой мешочек. Впрочем, я понимаю, почему Бэгли вез ее в Землю Нао: там народ побогаче, да и желающих поколдовать куда больше, чем у нас… Впрочем, мои друзья бунаба тоже с радостью заплатят за такой мешочек. Когда бунаба едят кумафэгу, их посещают чудесные видения. Но обычно они покупают ее из более практических соображений: мажут кумафэгой носы диких зверей, и звери тут же становятся смирными и послушными, а некоторые даже начинают понимать человеческую речь. Можно околдовать какого-нибудь дикого азада
[49]
и посылать его каждый день в лес, охотиться на литя. А если повезет, можно приручить больших птиц и обзавестись летающей колесницей – великая редкость в наших краях! Они – хозяйственные ребята, эти бунаба…
– Понятно, – удивленно кивнул я. И с любопытством спросил: – А что будет, если я съем немножко?
– Ты? Понятия не имею! – честно сказал Хэхэльф. – Может, ничего и не будет. Вот на людей Мараха, например, кумафэга вообще не действует – по крайней мере, так говорят. А может, начнешь чудить… Так что прошу тебя: воздержись от экспериментов, пока не доберемся до Сбо, ладно?
– Я вообще не ахти какой любитель экспериментов, – вздохнул я. – Черт с ней, с твоей кумафэгой! Скажи лучше: у тебя здесь есть сухая одежда?
– Сколько угодно! Поройся в моей каюте, – Хэхэльф радушным жестом указал мне на распахнутую дверь палубной настройки, больше всего похожей на вигвам индейского вождя, сооруженный из дорогих узорчатых ковров. – Надевай, что найдешь, мне не жалко. И мой тебе совет: ложись-ка ты спать, Ронхул Маггот. Ты сейчас похож на невыспавшегося утопленника, герой!.. Впрочем, делай, что хочешь, главное, меня не трогай. И не пугайся, если что-то покажется тебе странным. Я собираюсь хорошенько поворожить. И плохая новость, напоследок: если захочешь жрать, затяни пояс потуже. Я не оставлял на корабле запасов провизии. Вот бутылка местного вина в каюте имеется. Не сибельтуунгское сиреневое, конечно, но тоже очень даже ничего.
– Главное, чтобы не альганское розовое, – заметил я, с содроганием вспоминая вечеринку у Таонкрахта.
– Альганское розовое у нас на Халндойне даже портовые нищие не пьют! – возмутился Хэхэльф. – Мое вино – стоящая вещь. Весьма рекомендую, только смотри, чтобы тебе дурно не стало, на голодное-то брюхо! Ничего, денек продержимся, а вечером, глядишь, и дома будем.
– Всего-то? Ну, до вечера мы точно продержимся, – согласился я. – Если очень припечет, съедим нашего пленника. Какое никакое, а все-таки мясо!
– Говорят, страмослябы невкусные, – заметил Хэхэльф. – Я сам не пробовал, но готов поверить на слово!
– Я тоже, – рассмеялся я.
И отправился переодеваться. Долго рылся в груде чужих вещей, наконец нашел рубаху из плотной жесткой ткани и такие же штаны. Одежда висела на мне как на вешалке: по сравнению с моим приятелем Хэхэльфом я оказался весьма хрупкой конструкцией. Но вещи были сухие и теплые – счастье, о котором я и мечтать не смел!
