Я вцепился в мачту и изготовился заорать дурным голосом, но вместо этого судорожно сглотнул горькую от ужаса слюну и взял себя в руки.
Проанализировав свои ощущения, я сперва решил, что все еще сплю. Прежде всего, у меня не было никаких затруднений с тем, чтобы сохранять равновесие. Мое тело чувствовало себя спокойно и уверенно, словно тоненькая рея была разобранным на ночь диваном. Я не испытывал ни малейшего неудобства от сидения на узкой деревяшке. Можно подумать, что земное притяжение вдруг утратило власть над моими потрохами. Голова не кружилась, страха высоты больше не было, и только на окраинах сознания метались панические мысли о том, что надо бы испугаться. Я поспешно прогнал их прочь: пугаться сейчас было смертельно опасно, поскольку…
Ну да, к этому моменту я был вынужден признать, что все происходит наяву. Обожаю закрывать глаза на очевидные факты, но это хитроумное искусство никогда мне не давалось.
Я посмотрел вниз. Пираты столпились вокруг мачты и, задрав головы, смотрели на меня. Надо думать, они были по-настоящему шокированы происходящим.
– Куляй суды, Маггот! – неуверенно предложил мне капитан.
Я понял, что он предлагает мне спуститься, и мысленно скрутил кукиш. Спускаться – еще чего не хватало! Я уже окончательно убедился, что не сплю, и понял, что со мной случилось настоящее чудо, как нельзя более своевременное. Больше всего на свете я хотел оказаться в одиночестве, подальше от страмослябских пиратов и их свиней. Что ж, это мне, можно сказать, удалось!
Я вспомнил, с каким отчаянием просил о помощи равнодушное небо, повторяя чудесное слово «Овётганна». Я мог быть доволен: не такое уж оно, оказывается, равнодушное, это самое небо…
– Ибьтую мэмэ, Маггот! Куляй суды! – настойчиво повторил Плюхай Яйцедубович. Бедняга просто не мог смириться с тем, что на его глазах творятся такие странные вещи, и ужасно хотел, чтобы все встало на свои места.
– Обойдешься! – весело сказал я, болтая ногами и вовсю наслаждаясь собственной отчаянной храбростью. – Мне здесь нравится.
Я вспомнил, что мой собеседник ничего не понимает, и добавил, просто так, чтобы сделать ему приятное:
– Етидрёный хряп, Плюхай Яйцедубович!
Пираты дружно заржали. Мое выступление доставило имни с чем не сравнимое удовольствие. Да и мне тоже, чего греха таить!
С мачты я так и не слез: от добра добра не ищут. Как ни дико это звучит, мне было вполне удобно. Воздух здесь, наверху, оказался свежим, ароматным, почти сладким. Мы шли с хорошей скоростью, и я был почти уверен, что мы доберемся до острова Халндойн именно за десять дней, а не за двадцать, и уж тем более не за сорок!
Внизу буянили господа пираты. Как я и предполагал, они напились вусмерть и теперь плясали на палубе, выкрикивая невнятные проклятия ни в чем не повинному звездному небу и угрожая ему некими загадочными «фуздюлями». Я был ужасно рад, что меня там нет: примерно так я и представлялсебе ад…
Впрочем, я заметил, что капитан и еще несколько человек время от времени отвлекались от вакханалии, чтобы совершить вполне осмысленные действия с такелажем и прочей мореходной хренью. Это внушало некоторую уверенность, что судьба корабля, как ни странно, находится в надежных руках…
«Сбылась вековая мечта интеллигенции всегда быть выше обстоятельств! – весело сказал я сам себе на рассвете. – Кто бы мог подумать, что это может выглядеть именно таким образом!»
После этого монолога я умудрился заснуть, и еще как крепко! Но с мачты я не упал. Сам до сих пор с трудом верю, что такое возможно…
Мое «высокое положение» сделало меня самой привилегированной особой на пиратском судне. Меня боялись и уважали – это было совершенно очевидно. Каждое утро и каждый вечер мне приносили порцию «хряпы» и чуть ли не на коленях умоляли не побрезговать угощением.
Когда пираты поняли, что я не собираюсь спускаться вниз (если честно, я просто очень боялся, что чудо закончится, я не смогу залезть обратно и буду вынужден искать место для ночлега на грязной палубе), они впали в отчаяние, а потом нашли в своих рядах героя, который согласился доставлять мне еду. Героя звали Давыд Разъебанович; мне показалось, что он был самым горьким пьяницей на корабле. Если прочие страмослябы начинали гулять сразу после полудня, то Давыд Разъебанович вообще никогда не бывал трезвым. Можно подумать, что его организм был своего рода самогонным аппаратом и самостоятельно вырабатывал алкоголь из всех поступающих в него ингредиентов, даже из воздуха. Тем не менее дядя оказался опытным верхолазом и довольно редко падал с мачты – разве что, если очень уж сильно напивался. Но ему отчаянно везло: полеты на палубу не имели трагических последствий.
Кроме мисок с едой он таскал мне венки из цветов и ленточек – точно такие же украшали загривки крашеных «свинозайцев». Разумеется, я был тронут до глубины души…
Впрочем, еда тут же отправлялась в море, на радость его многочисленным обитателям: я совершенно не испытывал чувства голода. Впрочем, дело даже не в этом: я бы вполне мог заставить себя поесть, но боялся нарушить хрупкое равновесие, которое стало единственным смыслом моего нынешнего существования. Я так и не смог уяснить природу случившегося со мной чуда, но прекрасно понимал, что оно может закончиться так же внезапно, как и началось, и что тогда?
Пикирующий полет на палубу вслед за героическим асом Давыдом Разъебановичем казался мне всего лишь лирической прелюдией к грядущим неприятностям. Чем больше я наблюдал сверху повседневную жизнь страмослябских пиратов, тем меньше мне хотелось вливаться в их дружный коллектив. Поэтому я старался быть осторожным. Возможно, я перегибал палку, когда думал, что несколько кусков пищи сделают мое тело тяжелым и неповоротливым, как прежде, но строгая диета казалась мне невысокой платой за странное, эксцентричное и столь своевременное могущество.
Правда, я все еще испытывал жажду, но эту проблему мы кое-как уладили. Я разыграл блистательную (для начинающего) пантомиму и с грехом пополам объяснил Давыду Разъебановичу, что хочу пить. Поначалу он носил мне какую-то жуткую самодельную брагу, я сердился, выливал ее на палубу и настойчиво требовал воды.
После того как я научился отчетливо выговаривать популярные словосочетания вроде «ибьтую мэмэ», «уть влять», «куляй ибуты мэмэ» и совершенно феерическое словцо «пундерас», парень все-таки уяснил, что мне требуется обыкновенная мокрая вода. Оказалось, что на страмослябском языке она называется «мряка», и великолепный Давыд Разъебанович принес мне эту самую «мряку» в большой деревянной фляге. Вода оказалась чистой, холодной и удивительно вкусной – приятный сюрприз…
Само собой разумеется, через некоторое время у меня возникла небольшая физиологическая проблема. От решения более фундаментальных вопросов бытия меня спасала диета – и на том спасибо! Я долго колебался, прежде чем решился помочиться сверху на палубу: воспитание не позволяло. По крайней мере, я постарался дождаться ночи. Стоило мучаться: господа пираты не обратили на мое вопиющее хамство ровным счетом никакого внимания, поскольку их веселье было в самом разгаре…
