– П-поедем к Шарлю. Там расскажете про свой анабазис. Признаться, п-поражен. Как раз шел в-вас проведать в узилище…
– Так вы приехали из-за меня? – поразился я.
Демулен лишь улыбнулся, и я почувствовал нечто вроде стыда. А если бы за решетку упрятали не меня, а этого симпатичного заику, смог бы я поступить так же? Он ведь знает, кто я!..
– Шарль хотел идти к Жоржу, – продолжал Камилл, похоже, не пришедший еще в себя от неожиданности. – Но Жорж сейчас даже не член этого д-дурацкого Комитета. Слушайте, Франсуа, вы что, б-бежали?
– Меня выгнали, – сообщил я не без гордости. – За дурное поведение. Поэтому мне сейчас нужно найти место тихое – и желательно очень спокойное…
– Устроим! – Демулен махнул рукой. – Это как раз не п-проблема. К сожалению, проблема в д-другом…
Его тон мне внезапно не понравился. Что-то случилось – и не со мной.
Дверь нам открыл Вильбоа. Увидев меня, он растерянно моргнул и, кажется, хотел перекреститься, но раздумал.
– Вы? – На бледном лице мелькнула улыбка. – Впрочем, вопрос дурацкий, можете не отвечать… Камилл, как тебе удалось?
– Мне?! – Демулен хмыкнул. – Я встретил нашего г-гражданина «аристо» мирно гуляющим в-возле Сен-Пелажи, к-как будто так и должно б-быть!
– Хорошо! – Лицо Вильбоа сразу же стало серьезным. – Проходите.
Да, что-то случилось. И не со мной. Вернее, не только со мной. Я окончательно убедился в этом, когда дверь в комнату отворилась, и в полутьме коридора блеснули знакомые очки.
– Добрый день, гражданка Тома! – произнес я как можно веселее. – Каким ветром?
Девушка не ответила, лишь лицо ее странно дрогнуло. Да, похоже, дело плохо!..
Когда мы разместились в креслах, я достал из кармана последнюю папелитку и повернулся к Вильбоа:
– Кто?
– Ну, прежде всего, вы, – невесело усмехнулся он. – Вас арестовали вчера днем, а вечером…
– Они взяли Альфонса, – тихо проговорила Юлия. – Он в Консьержери. Я узнала только два часа назад.
Я чуть было не спросил, за что, но вовремя сдержался. За что – ясно. Вопрос в другом…
– В чем его обвиняют? Официально?
– Еще н-не знаем, – так же тихо ответил Демулен. – К сожалению, в Консьержери просто так не п-пускают. Это даже не Сен-Пелажи.
Я кивнул. Объяснения были излишни. Консьержери – прихожая. Прихожая, ведущая прямо на площадь Революции.
– Сделаем т-так, – продолжал Камилл. – Вы, Франсуа, останетесь здесь и не к-кажете носа, пока я не вернусь. А мы с Юлией поедем к Жоржу. Н-надо получить пропуск в этот ад.
Никто не спорил. Демулен улыбнулся и кивнул Юлии. Девушка встала, но у дверей внезапно обернулась:
– Я рада, что вы живы, Франсуа Ксавье! В прошлый раз мы плохо с вами поговорили. Простите…
Я не успел даже ответить – Юлия исчезла. Демулен коротко поклонился и последовал за ней. Хлопнула дверь в коридоре.
– Вот так, – негромко произнес Вильбоа. – А теперь пусть мне кто-нибудь объяснит – хотя бы вы, – что происходит?
– Почему аристократ дю Люсон не в Революционном Трибунале? – понял я. – Шарль, не могу – пока не могу. Рискну лишь заявить, что за свободу я не платил чужими головами. Очень надеюсь, вы мне поверите…
Вильбоа ответил не сразу.
– Пожалуй, поверю. Скажите, Франсуа, тот ангел, что отверз вам врата темницы, не может проделать то же для д'Энваля? Я не очень люблю этого молодого человека, но сейчас не до подобных сантиментов. Кроме того, он жених Юлии, а ей, как вы знаете, я обязан такой безделицей, как жизнь.
Оставалось задуматься. Мой чернявый ангел из Комитета общественной безопасности не из тех, кто без особой нужды совершает добрые дела. Но, с другой стороны…
– Я попытаюсь, Шарль. Мне нужно пару дней. Надеюсь, в Революционном Трибунале накопилось достаточно дел…
Вильбоа кивнул:
– Обычно гражданин Тенвиль не спешит, так что время у нас есть. Признаться, я куда больше боялся за вас, Франсуа… Кстати, не успел поблагодарить. Спасибо!
– За что? – удивился я. – Пока за мною добрых дел не замечалось.
Он покачал головой, затем отвернулся.
– Кроме одного, Франсуа. Этим утром вы вновь спасли мне жизнь. Правда, вполне возможно, без всякого на то желания…
Я хотел вновь удивиться, но что-то удержало. Кажется, я начал понимать.
Вильбоа медленно встал и прошел к стоявшей в углу конторке.
– Это письмо, – в его руке оказался большой, густо исписанный лист бумаги. – Я почти закончил. Точнее, это завещание. Оставалось поставить точку…
Я уже понял какую – свинцовую. Это было именно то, чего я опасался с того самого часа, когда мы вернулись из катакомб.
– Но тут появился Камилл, и я решил, что у меня еще остались кое-какие дела… Понимаю, что вы думаете, Франсуа. Я ведь говорил, что не признаю самоубийства. Но мне действительно незачем жить. По крайней мере, так мне казалось еще сутки назад.
– Шарль, послушайте… – начал было я, но Вильбоа покачал головой:
– Я и сам могу привести все возможные доводы. Но попытайтесь понять и вы. Дело не только в Мишель. Все мы живем из-за чего-то – или благодаря чему-то. С Мишель я познакомился летом 1789-го, как раз через два дня после взятия Бастилии. Я ведь был тогда вместе с Камиллом. И вот Мишель погибла, а то, ради чего мы жили…
– Бросьте! – не выдержал я. – Вы хотите сказать, что поняли, какому богу служили? Только сейчас заметили рога и копыта?
Вильбоа ответил не сразу, его голос звучал тихо, еле слышно.
– Мы хотели, чтобы люди были свободны. Чтобы их не бросали в тюрьмы одним росчерком пера. Мы хотели, чтобы Франция не голодала, чтобы народ не оскорбляли на каждом шагу. Что в этом плохого, Франсуа? Весной 89-го мы надеялись, что Людовик нас поймет – ведь он тоже любил Францию! А потом… Недавно Жорж сказал страшную фразу: «Революция сошла с ума!» Да, это так. Революция убила мою Мишель. Моя Революция! И если я виноват… Я написал… Это не только мои мысли, так думает Камилл – и не он один. Может, еще не поздно. Если сейчас остановить террор, ввести в действие конституцию, провести выборы, объявить амнистию… Может быть, еще есть шанс…
– Конституция, выборы, амнистия, – повторил я. – Может быть. Впрочем, ни Вандея, ни армия Святого Сердца не сложат оружия. И кто сделает это? Не Робеспьер же! Не Вадье, не Фукье-Тенвиль!
– Это мог бы сделать Жорж.
Я вспомнил грубое, покрытое шрамами лицо Титана. Да, этот человек может почти все. Почти – потому что спасти несчастную Францию способен только Тот, в Кого не верит ни Шарль, ни сам гражданин Дантон.
– Через пару месяцев будет уже поздно, – закончил Вильбоа. – Робеспьер натравит Жоржа на Эбера, а потом прикончит и его. Но и гражданину Неподкупному не спастись, когда поднимутся санкюлотские секции… Вы ведь знаете Жака Ножана?
