Алекс фыркнул.
— Приходилось много практиковаться, — объяснил он. — Ты когда-нибудь бывала в Луизиане летом? — Я покачала головой. — Это кромешный ад на земле, — продолжал он. — Настолько жарко, что тело покрывается пóтом, а воздух такой тяжелый, что невозможно дышать. И повсюду москиты размером с пятак. Именно так я представляю себе преисподнюю — еще и на берегу реки. Темные илистые болота заросли кипарисами и ивами, испанским мхом, а с веток, подобно занавеси, спускается виноград. В детстве я забирался на растущий у кромки воды тополь, слушал пение лягушек-быков и думал, что это сам дьявол отрыгивает виски. — Алекс улыбнулся, но в тусклом свете тяжело было понять, что выражает его улыбка. — Отец в детстве по ночам часто брал меня с собой, поэтому нельзя сказать, что я незнаком с рекой. Он вытаскивал раколовки и отвозил улов в «Деверо» — в ресторан, который частично располагался на болоте, на огромных старых кипарисовых пнях. Он отдавал весь улов Бо, владельцу ресторанчика, — никто не умел так превосходно готовить раков, как он, — а потом заглядывал туда на часок и пропивал всю выручку.
— А ты что делал?
Алекс пожал плечами.
— Чаще всего сидел на улице и смотрел, как дети постарше ловят сомов. Ты такого никогда не видела! Без багров, без удочек! Они просто опускали руки в болотную жижу и ждали, а потом раз — и они уже прижимают к груди шестикилограммовых рыбин. — Он вздохнул и провел ладонью по лицу. — Как бы там ни было, однажды вечером вместо того, чтобы пришвартоваться у Бо, отец заплыл подальше и сказал, что настало время разбить лагерь. Мне тогда было лет девять-десять. Я спросил, почему мы разбиваем лагерь на болоте, вместо того чтобы отправиться на одну из модных стоянок для палаточного лагеря на озере Понтшартрейн. Отец ответил, что это места для «голубых», и направил лодку к берегу. Швырнул палатку, которую я раньше не заметил, а потом высадил и меня. «Скоро вернусь, — пообещал он. — Собери на стол, а я пока раздобуду дров». — Ночь стала на несколько теней прохладнее, и Алекс подтянул колени к груди. — Не стоит и говорить, что он не приехал. Оставил меня в сумерках, чтобы посмотреть, что я стану есть и где разбивать палатку, совершенно не беспокоясь о том, как я буду спать на болоте. Я так испугался, что был уверен: мое сердце заледенеет и даже после того, как скажут, что я наконец здоров, уже не будет биться, как прежде… Я ждал всю ночь, боясь куда-нибудь отойти, — вдруг отец приедет, а меня нет. Я вглядывался в дымку и в каждой чертовой тени видел его силуэт, в каждом движении испанского мха мне мерещилась его лодка. Я не ел уже десять часов, поэтому снял кроссовки и шагнул в топь, вспоминая, как вели себя те дети у Бо. Я опустил руку и пошарил в грязи. Прошло два часа, прежде чем я понял, в чем секрет. Я почувствовал, как что-то холодное зашевелилось в воде и коснулось моей ноги, сосредоточился и вытащил рыбу. Я еще никогда не видел такой маленькой рыбки, но вкуснее ничего не ел.
Я подумала о напуганном девятилетнем мальчике, который остался в темноте и которому от страха мерещилась тень отца. Потом вспомнила, как Алекс стоял с острогой в воде африканского озера. Как он вздрогнул, когда ночью раздался крик какого-то животного.
— И когда он вернулся? — спросила я.
— На следующее утро. Увидел рыбьи кости и пепел от костра и сказал, что гордится мной. Я расплакался.
Мои глаза округлились.
— А что он?
Алекс улыбнулся.
— Отвез меня в семь утра к Бо и купил мою первую порцию виски, — ответил Алекс. — А потом продолжал оставлять меня на реке, приблизительно раз в месяц, пока я не научился на следующее утро смотреть ему в глаза и делать вид, что наслаждаюсь каждой минутой. — Он глубоко вздохнул, и в тишине я услышала, как заклокотало у него в горле. — Вот поэтому я не люблю стоянки на свежем воздухе.
— И потому, — негромко добавила я, — ты стал превосходным актером.
Я взяла его за руки и принялась целовать кончики пальцев. Его глаза были темными от боли, и я ощутила, что он едва заметно дрожит, — единственное, что он не смог контролировать.
Щекой я прижималась к влажной груди Алекса. Я поняла, что ему нужно. В конце концов, я была рядом. Я должна была что-то сказать, но тщательно подбирала слова, чтобы не выказать жалости, поэтому произнесла то, что могло быть расценено как спасательный круг или желание закрыть тему:
— Не представляю, как тебе это удалось.
Алекс нежно поцеловал меня в макушку. «Он больше не хочет об этом говорить», — подумала я, и, словно в ответ, плечи Алекса расслабились. Я гадала, захочет ли он поднять другую тему, например завести разговор о свадьбе, или просто прижмет меня к себе покрепче.
Мои размышления прервал голос Алекса.
— Проще простого, — негромко сказал он. — В детстве я не спал ночами и думал о своем чертовом отце. Представлял, как мои руки сжимают его горло, выдавливая из него жизнь.
Алекс снова заснул, но на этот раз его мучили кошмары. Он ударил меня ногой в живот, и я проснулась. Он говорил по-французски, но так тихо, что даже если бы я знала язык, то не смогла бы ничего разобрать. Я села и отвела его волосы с висков, чувствуя, как дрожь наполняет его тело.
— Алекс, — прошептала я, решив, что лучше его разбудить. — Алекс.
Он сел, а потом вдруг повернулся и повалил меня на землю. Я не могла вздохнуть, а он смотрел сквозь меня мутными глазами, одной рукой обхватив меня за плечи, так что я не могла пошевелиться, а второй вдавливал мою шею в землю, сжимая пальцами горло.
Я попыталась крикнуть, но ладонь Алекса перекрыла мне дыхание. Испугавшись, я заметалась под ним. «Он не ведает, что делает! Он не понимает, кто я!»
Его пальцы сжимались все сильнее, из моих глаз брызнули слезы. Мне удалось-таки попасть коленом ему в пах. Алекс взвыл от боли и скатился с меня, я осталась лежать на спине, всасывая легкими чистый, прозрачный воздух и ожидая, пока окружающий мир перестанет плыть перед глазами.
Алекс сел, прижимая руки к низу живота. Я хотела что-нибудь сказать, но не смогла произнести ни звука, лишь потирала рукой горло. Пыталась не думать о том, что сделал бы Алекс, если бы мне не удалось освободить ноги.
— В чем дело? — спросонок удивился он.
Я приподнялась на локтях.
— Тебе снились кошмары, — прохрипела я и, превозмогая боль, сглотнула.
Может быть, все дело в свете, который упал на меня, но Алекс, похоже, пришел в себя. Он прикоснулся к изгибу моей шеи, где краснели пять следов от пальцев, которые уже завтра станут синяками.
— Боже! — воскликнул он, сжимая меня в объятиях. — Касси, боже мой!
И тут я расплакалась.
— Ты не нарочно, — всхлипнула я и почувствовала, как Алекс покачал головой. — Ты не понимал, что это я.
Алекс отстранился от меня, я смогла заглянуть в его пылающее от стыда лицо.
— Мне так жаль, — извинился он. И не говоря больше ни слова, вскочил, обошел костер, лег на бок и отвернулся.