Какой-то журналист выскочил перед толпой собравшихся, размахивая микрофоном у самой кафедры.
— Крайне жестокое обращение — не частое основание для развода, миссис Барретт. Вы придумали эти обвинения для того, чтобы ускорить бракоразводный процесс и прибрать к рукам его денежки?
У Касси глаза расширились от подлости человека, дерзнувшего задать такой личный вопрос. Ради всего святого, это же ее семья! Ее муж.
— Я ничего у Алекса отбирать не собираюсь, — ответила она и подумала: «Только саму себя». — И обвинения не сфабрикованы. — Она умолкла, понимая, что достигла точки, от которой нет возврата. Потом убрала с лица все эмоции и вновь подняла голову, глядя на каждого и ни на кого конкретно. — Последние три года я сносила побои от Алекса Риверса.
«Прости, прости, прости…» В голове пронеслась молитва, и Касси не знала, то ли она обращается к Богу, то ли к Алексу, то ли к себе. Она почувствовала, как бешено колотится сердце, так что, казалось, даже блузка вздымается.
— У вас есть доказательства?
Вопрос задала женщина, и он прозвучал мягче, чем остальные, — возможно, именно поэтому Касси решилась. Не сводя глаз с двери в дальнем конце конференц-зала, она отвернула ворот и показала ужасный фиолетовый след. Вытащила блузку из юбки, приподняла и повернулась, чтобы были видны распухшие, черно-синие ребра.
Конференц-зал взорвался вспышками фотоаппаратов и какофонией звуков. Касси стояла не шевелясь, пытаясь унять дрожь и желая только одного — оказаться подальше отсюда.
Когда наутро после того, как Алекс ее избил, Касси проснулась, его половина кровати была пуста и аккуратно застелена. Секунду она смотрела на ровно выстроенные подушки. Может быть, ничего не было. Может быть, Алекс не ложился.
Она приняла душ, осторожно подставляя под горячую воду избитое тело, и пошла взглянуть на Коннора. Ночная сиделка повернула малыша к Касси, чтобы она могла его покормить. Сидя в высоком кресле-качалке, Касси смотрела в окно на то, что обещало стать прекрасным калифорнийским днем.
— Мы опять уезжаем, — шепнула она Коннору.
Потом встала, уложила его на пеленальный столик, расстегнула подгузник и положила под попку свежий. Она рассматривала его тельце: длинные тоненькие ножки, полный животик, складочки жира на ручках, которые выглядели совсем как мышцы взрослого человека.
Когда няня повернулась, Касси улыбнулась ей.
— Вы не могли бы мне помочь? — спросила она и велела уложить в сумку несколько смен белья и костюмчик Коннора. А потом, устроив ребенка в колыбельке, она поспешила вниз.
Касси не стала останавливаться в столовой, чтобы выпить кофе, не стала заглядывать в библиотеку и кабинет, чтобы найти Алекса. Откровенно говоря, теперь это не имело значения. Вчера она приняла решение.
План, который она придумала, касался его публичного имиджа. В конечном счете, именно это явилось поводом для вчерашней ссоры. И Касси должна была признать, что этот имидж являлся такой же неотъемлемой частью его жизни, как и ее. Некогда золотой мальчик уже не казался таким золотым, и, как только он узнает, кто первым бросил в него камень, она станет свободной. Либо Алексу придется признать правдивость ее обвинений и превратиться в личность, вызывающую сочувствие общественности, потому что обратился за помощью к психотерапевту, либо ему придется все отрицать, дискредитируя ее историю, обвиняя ее в клевете. И совершенно неважно, как станут развиваться события: в любом случае в итоге репутации Алекса придет конец; в любом случае в итоге придет конец ей.
Потому что она не сможет заставить себя разлюбить Алекса, но заставит Алекса разлюбить ее.
Касси распахнула дверь, спустилась босиком по мраморной лестнице и пошла по тропинке, ведущей к бассейну и надворным постройкам. Когда-нибудь она покажет Коннору снимки этого замка и расскажет, как близко он был к тому, чтобы вырасти коронованным голливудским принцем. Она направилась ко второму низкому белому зданию — лаборатории, которую построил для нее Алекс после того, как они поженились.
Здесь было темно и пахло плесенью — за те недели, что Касси провела в доме после возвращения, она заглянула сюда всего на несколько минут: Коннор был таким любопытным, что днем она не оставляла его одного ни на секунду. Касси включила свет и увидела напоминающее пещеру место, засыпанное лепестками прошлого: желтыми костями и блестящими металлическими столами; инструментами и жирной красной землей.
Она поймала себя на том, что гадает, каким было место, где раскопали эти кости. Чем занимались люди, которым принадлежали эти скелеты. Она поняла, что тем, кто предавал анафеме культурную антропологию, ее вопросы покажутся странными и непонятными. В некотором роде, антропология для Касси — это исследование небольшой, полной загадок комнаты, и она только что отдернула занавеску на предмете, который считала платяным шкафом, и обнаружила за ним еще одну комнату, в два раза больше.
У нее останется ее работа, даже если она уйдет от Алекса. Касси занималась этим еще до знакомства с ним, и работа была такой же неотъемлемой ее частью, как Коннор. Но ее исследования станут другими. Перед Касси открылись иные возможности, и после Пайн-Ридж она уже не видела просто голые кости. Даже если от лакота она больше ничего не почерпнет, сейчас Касси понимала, что человек состоит не только из мышц, костей и тканей, — он состоит еще из образа жизни и решений, которые принимает, а также воспоминаний, которые передает своим детям.
До отъезда в Пайн-Ридж Касси исследовала череп, который ей прислал коллега из Перу. У экспоната не хватало круглого участка кости на своде черепа. Ученый, приславший этот образец, хотел знать ее мнение о природе повреждений. Была ли эта трепанация делом рук человека — то ли кусок выломали, чтобы использовать в качестве амулета, то ли для того, чтобы облегчить головную боль, — или же повреждение явилось следствием каких-то естественных причин? Касси села за стол и просмотрела свои записи: «Получено в результате удара кирки во время раскопок. Постоянное давление острого предмета в могиле. Эрозия. Природный дефект. Сифилис».
Обхватив голову руками, Касси думала о том, что в будущем сказал бы ученый о ее скелете, который пролежал в земле миллионы лет. Наткнулся бы он инструментом на ее поломанные, искалеченные ребра? Списал бы повреждения на неаккуратность тех, кто раскапывал могилы? На эрозию? На ее мужа?
Касси завернула череп в ткань и опустила в ящик. Она с величайшей осторожностью уложила его в опилки и обрывки газет, как будто он все еще чувствовал боль от причиненного увечья. Не став печатать официальное письмо, она вложила туда же листок со своими предположениями. Она не лучший специалист, к кому можно обратиться; больше не лучший. Поэтому на обороте она написала записку с извинением, что у нее не было достаточно времени исследовать этот образец. Она просила прощения за то, что заставила ученого так долго ждать. Потом закрыла ящик и скрепила его степлером.
Касси понесла ящик в дом, чтобы оставить рядом с исходящей корреспонденцией, и чувствовала, как с каждым шагом он становится все тяжелее. Почему ей потребовалось так много времени, чтобы понять, что скелет ей ничего не скажет, а живые могут показать новую жизнь?