Он никогда не ненавидел ее за то, что она исцелилась, или за
то сочувствие, которым окружили ее знакомые женщины. Они смотрели на нее,
словно молодой нефтяник на старого ветерана, рука, спина или щека которого
морщинится розовой, обожженной некогда тканью, – с тем уважением, которое ни
разу не пострадавший всегда испытывает к пострадавшему и исцелившемуся. Она
отбыла свой срок в аду после смерти Чарли, и эти женщины знали об этом. Но она
вышла на свободу. У нее было До, у нее был Ад, у нее было После и даже
После-После, когда она восстановила свое членство в двух из четырех женских
клубов, увлеклась макраме (у него был ремень, сделанный ею около года назад, –
красивый плетеный ремень с тяжелой серебряной пряжкой, на которой была
выгравирована монограмма БДжД) и снова стала днем смотреть телевизор – мыльные
оперы и болтовню Мерва Гриффина со знаменитостями.
Интересно, какой этап наступил сейчас? – подумал он по
дороге в гостиную. После-После-После? Новая женщина, цельная личность,
поднявшаяся из пепла, который он так грубо расшевелил. Старый нефтяник,
которому сделали операцию по пересадке кожи, – сохранивший старый опыт, но
приобретший новый облик. Красота толщиной с кожный покров? Нет, красота
скрывается во взгляде зрителя. Она может простираться и на мили.
У него все шрамы были внутри. Он изучал свои раны одну за
одной в долгие бессонные ночи после смерти Чарли, рассматривал каждую из них в
отдельности с болезненной зачарованностью человека, который разглядывает свои
испражнения в поисках кровяных выделений. Он хотел смотреть за игрой Чарли в
детской бейсбольной команде Лиги. Он хотел держать в руках его табель
успеваемости и читать его вслух. Он хотел повторять ему изо дня в день, что он
должен убирать свою комнату. Он хотел беспокоиться о девочках, с которыми
встречался Чарли, о друзьях, которых он выбирал, о его внутреннем состоянии и
настроении. Он хотел наблюдать за тем, как его сын растет, хотел проверить,
могут ли они по-прежнему любить друг друга, как они любили друг друга до того,
как злокачественная опухоль размером не больше грецкого ореха встала между
ними, словно какая-то злобная и хищная женщина.
– Он был твой, – сказала Мэри.
Это было правдой. Они настолько подходили друг другу, что им
не нужны были ни имена, ни даже местоимения. Поэтому они и превратились в
Джорджа-и-Фреда, водевильную комбинацию двух эксцентриков, противостоящих всему
миру.
И если злокачественная опухоль размером с грецкий орех
способна все это уничтожить, то что же остается человеку? Как может он снова
довериться жизни?
Все это копилось внутри него, но он даже не подозревал о
том, что эти мысли меняют его так глубоко, так необратимо. А теперь все это
выплеснулось из него, словно отвратительная блевотина на кофейный столик. И
если мир представляет собой лишь гонки на выживание, то кто осудит его, если он
выйдет из борьбы? Но что дальше? Похоже, жизнь – это всего лишь подготовка к
аду.
Бросив взгляд в стакан, он понял, что выпил его еще на
кухне.
31 декабря, 1973
В двух кварталах от дома Уолли Хэмнера он пошарил в кармане
пальто в поисках мятных лепешек. Мятных лепешек там не оказалось, но он достал
крошечный квадратик алюминиевой фольги, тускло сверкнувший в зеленом свете
приборной доски. Он оглядел пакетик озадаченным, отсутствующим взглядом и был
уже готов швырнуть его в пепельницу, но внезапно вспомнил, что это такое.
В его памяти зазвучал голос Оливии:
Синтетический мескалин. Его еще называют продукт № 4. Очень
сильный наркотик. Он совсем о нем забыл.
Он положил маленький пакетик обратно в карман пальто и повернул
на улицу Уолтера. На полквартала вперед обе стороны были заставлены машинами.
Это было вполне в духе Уолтера. Свой принцип устройства вечеринок он называл
Принципом Принудительного Удовольствия. Он утверждал, что когда-нибудь
запатентует свою идею и опубликует инструкции по ее правильному применению. По
утверждениям Уолли Хэмнера, если вы соберете в одном месте достаточное
количество людей, то вы неизбежно хорошо проведете время – вас просто вынудят к
этому. Однажды, когда Уолли в очередной раз развивал свою идею за стаканчиком
виски в баре, он напомнил ему о толпах, вершащих суд Линча. – Вот видишь, –
покровительственно сказал Уолтер, – ты сам представил еще одно доказательство
моей теории.
Он подумал о том, что сейчас может делать Оливия. Она не пыталась
дозвониться до него еще раз, хотя, вполне возможно, он сдался бы и поговорил с
ней. Может быть, она останется в Лас-Вегасе до тех пор, пока не придут деньги,
а потом купит себе билет на автобус и уедет… Куда? В Мэн? Разве придет
кому-нибудь в голову ехать из Лас-Вегаса в Мэн посреди зимы? Разумеется, нет.
Его еще называют продукт № 4. Очень сильный наркотик.
Он поставил микроавтобус у обочины сразу же за красной
спортивной «ДжиТиЭкс» с черной гоночной полосой и вышел из машины. Вечер был
ясный и жутко холодный. Хрупкая скорлупа луны висела над головой, словно
елочная игрушка. Вокруг в изобилии сверкали звезды. Его дыхание клубилось в
морозном воздухе.
В трех домах от Уолтера он услышал музыку. Похоже, веселье
уже шло на полную катушку. Все-таки в вечеринках Уолли было что-то особенное,
хотя неизвестно, играл ли в этом роль Принцип Принудительного Удовольствия или
нет. Люди, собиравшиеся уйти пораньше или заявлявшие, что забежали только на
одну минутку, в конце концов оставались и напивались до такого состояния, когда
в голове у них начинали звонить серебряные колокольчики, превращавшиеся по
утрам в тяжеленные церковные колокола. Самые завзятые ненавистники рок-музыки,
напившись до такого состояния, когда шестой и даже седьмой десяток кажутся
самой золотой порой жизни, принимались танцевать буги в гостиной. Они пили и
танцевали, танцевали и пили, пока не падали замертво на какой-нибудь вовремя
подвернувшийся диван. Ни на каких других вечеринках не бывало столько кухонных
поцелуев между разделившимися половинками различных брачных союзов, столько
скромников и скромниц, внезапно ощутивших вкус к веселью, столько трезвенников,
просыпавшихся первого января в страшном похмелье и с ужасающе ясными
воспоминаниями о том, как они танцевали с абажурами на голове или приводили в
исполнение отчаянное решение сказать своему боссу пару суровых, но справедливых
слов. Именно Уолли вдохновлял людей на все эти бесчинства, но не сознательными
усилиями, а просто будучи самим собой. И уж, конечно, ни одна вечеринка у Уолли
не проходила так бурно, как новогодняя.
Он машинально оглядел оба ряда машин в поисках
бутылочно-зеленой «Дельты-88» Стивена Орднера, но ее не было видно.
Когда он подошел ближе к дому, ему стали слышны не только
низкие частоты, но и вся мелодия. Раздался душераздирающий вопль Мика Джэггера:
Оооооо, дети -
Это прощальный поцелуй,
Всего один прощальный поцелуй…
Все окна были ярко освещены – ну его в задницу, этот
энергетический кризис. Темнели лишь окна гостиной – чтобы люди не чувствовали
себя стесненными во время медленных танцев и смело могли засовывать руку в пах
партнеру. Даже сквозь мощное звучание прогнанной через усилитель музыки он
различал сотню голосов, оживленно участвующих в пятидесяти разговорах, словно
Вавилонская башня упала всего лишь несколько секунд назад.
