С тех пор редко когда телевизионные передачи казались им
такими же интересными, как в тот день.
Мэри вошла, застав его смотрящим телевизор с пустым бокалом
из-под виски в руке.
– Твой обед готов, Барт, – сказала она. – Хочешь, я принесу
его тебе сюда?
Он взглянул на нее, размышляя, когда же именно в последний
раз он видел у нее на губах улыбку-вызов… Наверное, в тот же самый день, когда
маленькая черточка между бровей превратилась в постоянную морщинку, в шрам, в
татуировку, неизгладимую метку прошедших лет.
О странных вещах ты начал задумываться, – сказал он самому
себе. – Раньше тебе даже в голову такое бы не пришло. Что это с тобой, скажи на
милость?
– Барт?
– Давай поедим в столовой, – сказал он. Поднявшись, он
выключил телевизор.
– Хорошо.
Они сели за стол. Он посмотрел на еду на алюминиевом
подносе. Шесть маленьких отделений, и в каждое втиснута какая-то гадость. Мясо
обильно полито подливкой. У него сложилось впечатление, что во всех готовых
обедах мясо всегда полито подливкой. Без подливки оно выглядело бы голым, –
подумал он и по непонятной ассоциации вспомнил свою мысль по поводу Лорна
Грина: «Парень, я сниму с тебя скальп живьем».
Но на этот раз фраза не позабавила его. Наоборот, даже
немного испугала.
– Чему эдо ды дам улыбался в гостиной, Барт? – спросила
Мэри. Он простуды глаза у нее покраснели, а нос был похож на мороженую редиску.
– Не помню, – ответил он, и в голове у него промелькнула
мысль:
Сейчас я закричу, кажется, закричу. От горя по тем вещам,
которые ушли и никогда не вернутся. От тоски по твоей улыбке, Мэри. Прости
меня, пожалуйста, но сейчас я закину голову и закричу от тоски по улыбке,
которая больше никогда не появится на твоем лице. Ты не будешь возражать, ведь
правда?
– Ты выглядел очень счастливым, – сказала она. Против своего
желания, ибо это было тайной, а этим вечером он чувствовал, что ему необходимо
иметь тайны, так как душа его стала похожа на мороженую редиску, совсем как нос
у Мэри, – против своего желания он сказал:
– Я думал о том, как мы собирали бутылки, чтобы набрать
денег на наш первый телевизор. Напольная модель фирмы «АрСиЭй», которую мы
купили в Джона.
– А, об этом, – сказала Мэри и шумно высморкалась в платок.
Он наткнулся на Джека Хобарта в продовольственном магазине.
Тележка Джека была доверху набита морожеными продуктами, консервами, которые
достаточно только разогреть и можно подавать к столу, и большим количеством
пива.
– Джек! – воскликнул он. – Что это ты тут делаешь? Откуда ты
взялся?
Джек чуть-чуть улыбнулся.
– Видишь ли. Дело в том, что я еще не привык к новым
магазинам у нас в округе. Вот я и подумал…
– А где Эллен?
– Ей пришлось улететь в Кливленд, – ответил Джек. – Ее мать
умерла.
– Господи, мне так жаль, Джек, примите мои соболезнования.
Это произошло внезапно?
Покупатели сновали вокруг них взад и вперед, освещенные
холодным светом люминесцентных ламп. Из спрятанных колонок раздавалась музыка –
какие-то старые песенки, которые никогда толком не можешь узнать. Мимо них
прошла женщина с доверху наполненной тележкой, таща за собой трехлетнего малыша
в синей парке с размазанными по рукавам соплями.
– Да, внезапно, – сказал Джек Хобарт. Он улыбнулся
бессмысленной улыбкой и взглянул в свою тележку. В ней лежала большая желтая
коробка с надписью:
ТАРЕЛОЧКА ДЛЯ ВАШЕЙ КОШЕЧКИ
Используйте и выбросьте!
Гигиенично!
– Очень неожиданно. Конечно, она чувствовала себя неважно,
еще бы – в ее-то возрасте, но она думала, что это… Ну, вроде как, остаточные
явления из-за изменившегося образа жизни и все такое прочее. А это оказался
рак. Они разрезали ее, заглянули ей в нутро, да тут же и зашили обратно. Три
недели спустя она умерла. Эллен очень тяжело переживает ее смерть. К тому же,
ты понимаешь, она всего лишь на двадцать лет моложе ее.
– Да, – сказал он. – Я понимаю.
– Вот она и поехала в Кливленд на некоторое время.
– Да, вот оно что.
– Да, вот так.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись стыдливой улыбкой,
которая обычно появляется у людей при известии о смерти не очень близкого им
человека.
– Как там обстоял дела? – спросил он. – В северной части
города?
– Ну, сказать по правде, Барт, люди там выглядят не очень-то
дружелюбно.
– Серьезно?
– Ты ведь знаешь, что Эллен работает в банке?
– Да, конечно.
– Ну, так вот, в нашем районе многие женщины добирались в
город на машинах сообща – я сам давал Эллен ключи от нашей машины каждый
четверг. Это был ее взнос. В северном районе тоже так делают, но все эти
женщины – члены какого-то клуба, в который Эллен имеет право вступить, только
прожив в этом районе целый год.
– Знаешь, Джек, это очень похоже на дискриминацию, вот что я
тебе скажу.
– Да катись они все в жопу, – сердито сказал Джек. – Эллен
не вступит в их гребаный клуб, даже если они на коленях приползут к ней и
станут умолять ее об этом. Я купил ей машину для нее лично. Подержанный
«Бьюик». Ей очень нравится. Не понимаю, почему я не сделал этого еще два года
назад.
– Как дом?
– Отличный дом, – сказал Джек и вздохнул. – Вот только за
электричество три шкуры сдирают. Ты бы видел, какой нам прислали счет. Для
людей, у которых парень в колледже, это не очень удачный подарок.
Они помялись, подыскивая следующую тему для разговора.
Теперь, когда гнев Джека прошел, на лице его вновь появилась какая-то виноватая
ухмылка. Он понял, что Джек чуть ли не до слез рад встретить кого-то из своих
бывших соседей и старается продлить этот момент. Он неожиданно явственно
представил себе, как Джек бродит по новому дому, а звук включенного телевизора
населяет комнаты призраками – его единственной компанией, пока его жена за
тысячу миль отсюда хоронит свою мать.
– Послушай, а почему бы нам не отправиться ко мне домой? –
спросил он. – Купим пару пивных упаковок и послушаем, как Говард Коузелл
объяснит нам, что там такое неладное приключилось с НФЛ.
– С превеликим удовольствием.
– Вот только расплатимся сейчас, и я звякну Мэри, не против
ли она.
Он позвонил Мэри, и Мэри сказала, что она не против. Она
обещала поставить парочку кексов в микроволновую печь и сказала, что потом
ляжет спать, чтобы не заразить Джека своей простудой.
