Карл VIII отдал за это Перпиньян, графство Руссильон и Серданью, под которые Людовик XI ссудил Хуана Арагонского суммой в триста тысяч дукатов и не соглашался отдать их назад в установленный срок даже за эту сумму – настолько старый лис чувствовал важность этих ворот в Пиренеи, которые в случае войны мог запереть изнутри.
И наконец, по договору, заключенному 23 мая 1493 года в Санлисе, Максимилиан согласился простить Франции оскорбление, нанесенное ее королем.
За это Карлу пришлось расплатиться графствами Бургундским, Артуа, Шароле и синьорией Нуайе, полученными в качестве приданого за Маргаритой, а также городами Эр, Эден и Бетюн, которые он обязался возвратить Филиппу Австрийскому в день его совершеннолетия.
Благодаря этим жертвам молодой король замирился со всеми соседями и смог приступить к выполнению плана, предложенного ему Лодовико Сфорца, у которого, как мы уже говорили, он родился из-за отказа последовать его предложению – а все потому, что Пьеро Медичи желал продемонстрировать свои бесподобные драгоценности, а Джентиле – блеснуть красноречием.
Вот так суетность учителя и гордыня ученика перевернули мир от Тарентского залива до Пиренеев.
Александр VI, находившийся в центре этого землетрясения, но еще не ощутивший его первых толчков, воспользовался невольным смятением умов, чтобы начать опровергать сказанное в приведенной выше знаменитой речи, и сделал кардиналом своего племянника Джованни Борджа, который при его предшественнике был назначен архиепископом Монтереальским и губернатором Рима. Повышение это прошло без каких-либо кривотолков ввиду прошлых заслуг его предмета и вселило в Александра VI искушение сделать Чезаре Борджa архиепископом Валенским, отдав ему должность, которую он сам занимал до того, как был избран папой. Но тут неожиданно возникла трудность со стороны благодетельствуемого. Горячий молодой человек, отличавшийся нравом и пороками капитана кондотьеров, испытывал серьезные трудности, когда напускал на себя вид добродетельного священника, однако, поскольку ему было известно от своего же отца, что все важные светские должности предназначены для его старшего брата, решил брать, что дают, из опасения не получить вообще ничего, и только ненависть его к Франческо еще усилилась: отныне тот был его соперником как в любви, так и в карьере.
Внезапно, совершенно неожиданно для Александра VI, с ним стал заигрывать старый король Фердинанд. Папа был слишком умелым политиком, чтобы принимать эти заигрывания, не пытаясь выведать их причину, и вскоре выяснил, что замышлялось во Франции против Неаполитанского королевства. Все стало на свои места.
Теперь пришло время Александра ставить условия.
Он пожелал согласия на брак Гоффредо, своего третьего сына, с донной Санчей, внебрачной дочерью Альфонса.
В качестве приданого для молодого супруга он потребовал княжество Скуиллаче и графство Кариати, а также десять тысяч дукатов годового дохода и должность протонотария
[32]
– одну из семи, независимых от власти короля.
Для своего старшего сына, которого Фердинанд Католик уже сделал герцогом Гандийским, Александр потребовал княжество Трикарико, графства Кьярамонте, Лаурию и Каринолу, а также двенадцать тысяч дукатов годового дохода и первую из семи главнейших должностей, которая только освободится.
Он потребовал, чтобы Вирджинио Орсини, его послу при Неаполитанском дворе, была дана третья, самая значительная из тамошних должностей – должность коннетабля.
И наконец, он потребовал, чтобы Джулиано делла Ровере, один из пяти кардиналов, возражавших против избрания Александра папой, и укрывшийся в Остии, – изображение украшающего его герб дуба, от латинского названия которого и произошла фамилия Ровере, до сих пор можно видеть на стенах многих домов в этом городе, – был изгнан из города и чтобы сам город был у него отобран.
Все требования Александра VI были удовлетворены.
Взамен папа обязался не отбирать у Арагонского дома Неаполитанское королевство, данное ему в качестве ленного владения. За одно лишь это обещание плата была дорога, но от него зависела законность власти Фердинанда: Неаполитанское королевство было вотчиной святейшего престола, и только папа мог принять решение о справедливости чьих-либо притязаний на него, поэтому подтверждение права на владение королевством было для Арагонской фамилии очень важно, особенно когда на него замахнулся Анжуйский дом.
Таким образом, всего через год после восшествия на папский престол Александр VI значительно расширил свою светскую власть. Лично он владел самой незначительной из итальянских территорий, однако, выдав дочь за владетеля Пезаро, он одной рукой дотянулся до Венеции, а благодаря браку донны Санчи с князем Скуиллаче и территориальным приобретениям герцога Гандийского другой рукой дотянулся до оконечности Калабрии.
Как только был подписан этот важный для Александра договор, он сделал Чезаре кардиналом Санта-Мария-Новелла, ибо тот все время жаловался, что отец обходит его милостями.
А поскольку у церкви до сих пор не было прецедента, чтобы пурпурную мантию надевали на незаконнорожденного, папа обзавелся четырьмя лжесвидетелями, которые заявили, что Чезаре – сын графа Фердинанда Кастильского, и замечательный дон Мануэл Мелчори сыграл роль отца с тою же серьезностью, с какой прежде играл роль супруга.
Что же касается свадьбы двух бастардов – Гоффредо и донны Санчи, то она была обставлена с необычайной пышностью как со стороны королевства, так и со стороны церкви: папа пожелал, чтобы молодые жили рядом с ним, и новоиспеченный кардинал Чезаре Борджа взялся устроить им роскошный въезд в Рим, а Лукреция, пользовавшаяся неслыханным влиянием в курии, решила расстараться и со своей стороны. И вот брат встретил молодых великолепным эскортом из кардиналов и дворян, а сестра ждала их в зале Ватиканского дворца в окружении красивейших и благороднейших римских дам. Посреди залы стоял папский трон, у подножия которого на подушках расположились Лукреция и донна Санча; по словам Томмазо Томмази, и собрание, и беседы, ведшиеся там на протяжении нескольких часов, более пристали роскошному и сладострастному двору царя древней Ассирии, нежели суровой консистории первосвященника римского, обязанного во всех своих поступках блюсти святость своего имени. Однако, добавляет историк, если навечерие Троицына дня прошло столь благопристойным образом, то празднование следующего за ним дня сошествия Святого Духа отнюдь не в меньшей степени соответствовало духу церкви; вот что писал о нем в своем дневнике церемониймейстер курии:
«Папа отправился в храм Святых Апостолов, и подле него, за мраморным налоем, где каноники обычно читают апостольские послания и Евангелие, уселись Лукреция, его дочь, и Санча, его невестка, в окружении – к стыду церкви и ужасу народа – множества римских дам, место коим скорее рядом с Мессалиной, нежели в городе Святого Петра».
Итак, Рим и Неаполь дремали в ожидании будущей катастрофы, тратили время и деньги на курение благовоний собственной гордыне, тогда как Франция не только бодрствовала, но и потрясала факелами, которыми намеревалась поджечь Италию.
