Наступила ночь; почти никто не спал; быть может, лишь Консьянс, поддерживаемый собственной верой, предался сну с юношеской безмятежностью.
А рано утром 12 ноября он отправился боронить землю.
На краю деревни он встретил кузена Манике.
— Доброе утро, Консьянс! — поздоровался огородник. — Куда же ты идешь в такую рань?
— А вы, кузен? — вопросом на вопрос ответил юноша.
— Я? Я иду в город, у меня там есть дела.
— А я иду в поле.
— А насчет земли ты в курсе, мой мальчик?..
— О чем это вы?
— О папаше Каде… ведь он еще вчера обязан был выплатить мне восемьсот ливров!..
— Я знаю это.
— Но он мне не заплатил… Это просто удивительно для такого обязательного человека.
— Если он не заплатил, кузен Манике, — рассудительно заметил Консьянс, — так наверняка потому, что не смог этого сделать.
— Да, но заплатит ли он сегодня или завтра? — спросил кузен Манике с беспокойством, которое внушала ему невозмутимость Консьянса.
— Не думаю, что он сможет, — ответил молодой человек.
— Как, ты думаешь, он не сможет?..
— Нет, не сможет.
— Но, в таком случае, знаешь ли ты, мой мальчик, что я его предупредил?
— О чем?
— А о том, что, если он не заплатит в установленный срок, я заставлю его уважать мои права!
— Пожалуйста, заставьте их уважать, — все так же невозмутимо согласился Консьянс.
И прищелкиванием языка он стал понукать Пьерро и Тардифа, остановившихся, чтобы дать хозяину возможность поговорить с кузеном Манике. Осел и бык сразу же двинулись дальше, привычно повинуясь понуканию.
Консьянс шагал позади них.
— И это не мешает тебе боронить землю? — поинтересовался огородник.
— Что? — переспросил молодой человек.
— А то, что я тебе сейчас сказал.
— Нисколько не мешает, кузен; земля всегда должна кому-то принадлежать: перейдет ли она к вам или добрый наш Господь позволит ей остаться собственностью папаши Каде; значит, долг того, кто ныне ею владеет, пусть даже на короткое время, содержать землю в хорошем состоянии.
— Что ж, мой мальчик, — насмешливо согласился Манике, — действуй, ты на хорошем пути.
— А вы бы, кузен, остановились; боюсь, как бы вы не попали в скверную историю.
— Хо-хо, — хмыкнул насмешник, — будь спокоен, то уж моя забота.
И он продолжил свой путь в Виллер-Котре, а юноша — свой в сторону поля.
Правда, вели они себя различно: Манике время от времени молча оборачивался в сторону Консьянса, останавливался и стирал со лба проступивший пот, а юноша шел спокойно, ровным шагом, не оборачиваясь, с высоко поднятой головой.
В тот же день около двух часов пополудни к папаше Каде явился метр Шекс, судебный исполнитель из Виллер-Котре, истинный потомок Мольерова славного г-на Лояля. Метр Шекс, поздоровавшись с преувеличенной любезностью и рассыпавшись в тысячах извинений, вручил старику листок гербовой бумаги.
— Положите это на стол, метр Шекс, — попросил папаша Каде, скрывая в душе гнев, но не умея скрыть стыда, ведь перед ним был первый судебный исполнитель, переступавший порог его дома.
— Ну что ж, если вы знаете, что это такое, тем лучше, — заявил метр Шекс, — мне не понадобится вам объяснять… До свидания, господин Каде!
И после множества прощальных приветствий он вышел.
— Да, до свидания, метр Шекс и компания, — прошептал бедолага, — к несчастью, до свидания, так как, наверное, это не последняя гербовая бумага, которую вы нам вручите.
Мадлен сидела в углу. Метр Шекс то ли не видел ее, то ли притворился, что не видит.
Она плакала, утирая слезы передником.
Папаша Каде встал, подошел к столу и, взяв бумагу, принялся ее разглядывать.
В эту минуту вошел Консьянс; он уже отвел в конюшню Пьерро и Тардифа. Земля была взборонована.
— Возьми-ка, — обратился к внуку папаша Каде, передавая ему гербовую бумагу. — Вот любовная записка от кузена Манике. Можешь нам сказать, о чем там поется?
Консьянс взял лист из рук деда и прочел.
— Да, дедушка, — сказал он, — это предписание о выплате процентов и основной суммы.
— Так что же будем делать?
— Ждать второго предписания, дедушка.
— Значит, придет и второе?
— Да, придет и второе.
— И когда же?
— Вероятно, послезавтра.
— А от кого ты все это знаешь?
— Меня, дедушка, осведомили.
— И кто же тебя осведомил?
— Один хороший человек, судебный исполнитель, с которым кузен Манике обсуждал свое намерение преследовать вас по суду еще до того, как истечет срок. Он кузену отказал.
— Кто же этот достойный человек? — спросил папаша Каде, которого весьма удивило то, что существует судебный исполнитель, отказавшийся преследовать должника.
— Господин Деме.
— А, понятно, — вздохнул старик, — он дружил с бедным Гийомом. Так ты, мой мальчик, говоришь, нужно ждать?
— Да, дедушка.
Стали ждать.
Нет ничего пунктуальнее гербовой бумаги.
Ожидаемая бумага пришла точно через день.
То было повторное распоряжение, предписывающее г-ну Каде выплатить долг в двадцать четыре часа и в случае неуплаты грозящее судебным преследованием, приговором, отчуждением и т. д., и т. п.
— Ты слышишь, мой мальчик?! — воскликнул устрашенный старик.
— Да, дедушка, — ответил Консьянс со своим обычным спокойствием.
— Предупреждение о выплате долга в течение двадцати четырех часов!
— Это просто юридическая формула, и не надо ее пугаться, дедушка: тебе на тридцать дней предоставляется отсрочка.
— Да ты просто ученый, Консьянс! — воскликнул в изумлении папаша Каде.
— Если и ученый, то благодаря все тому же господину Деме, — улыбнулся юноша.
— А что мы будем делать после этих тридцати дней?
— Господин Деме скажет нам это, дедушка.
— Оставьте ребенка в покое, — вмешалась Мадлен. — Вы не понимаете, его ведет сам Господь.
Мадлен по-прежнему называла сына ребенком, хотя ему было уже около двадцати, и все же она была права, ведь не возрастом определяется детскость, а простотой сердца.
Снова стали ждать.
Пятнадцатого декабря прибыл метр Шекс с двумя помощниками, чтобы составить протокол ареста имущества, и отправился к земельному участку, чтобы описать его.
