Человек в мундире с шитым золотом воротником невольно вздрогнул.
— Ох! — воскликнула Мариетта, сообразив, что не желая того, выдала фельдшера. — Но его вины тут нет, он был вынужден действовать именно таким образом согласно приказу, так что я его прощаю… О, вполне искренне, да, от всей души… особенно, когда я встретила вас… И тогда я выбежала как безумная, пообещав Консьянсу найти того, кто поможет нам быть вместе, кто отныне не позволит разлучать нас… Выйдя во двор, я устремила руки и глаза к небу и увидела вас, сударыня… и не знаю почему, мне показалось, что это именно вы станете тем ангелом-хранителем, которого я искала… Вот почему я пришла! Вот почему я у ваших ног!
И Мариетта действительно упала на колени перед отзывчивой хозяйкой дома, по лицу которой, пока девушка говорила, тихо катились слезы. Мариетта с таким религиозным пылом целовала ее колени, словно перед ней была Мадонна.
Однако в ответ дама не промолвила ни слова. Только ее вопрошающий взгляд обратился к сидевшему за бюро офицеру; тот обернулся и, встретив этот взгляд, чуть заметно кивнул в знак согласия.
Затем он заговорил с гостьей:
— Дитя мое, я не очень-то хорошо слышал начало вашей истории, ведь я был занят работой. Скажите, этого молодого человека, этого раненого, этого слепого… зовут Консьянс?
— Да, господин начальник, — сказала Мариетта, вставшая при первых же словах офицера.
— Это солдат-артиллерист, у которого глаза сожгло пламенем при взрыве зарядного ящика, не так ли?
— Да, сударь, все так и есть.
— И кем вам доводится этот солдат, мое прелестное дитя? Он ваш брат?
— Я уже об этом говорила сударыне, — ответила девушка, опустив голову.
— Но ведь я вам тоже сказал, что не расслышал.
Мариетта тихо подняла на собеседника свои чистые, прозрачные глаза.
— Нет, сударь, — сказала она, — я вовсе не сестра ему, но с самого детства мы жили рядом, чуть ли не под одной крышей. Моя мать вскормила своим молоком и меня и его; его родные — мои родные; наконец, с тех пор как мы узнали, что такое труд, радость или страдание, — страдание, радость и труд объединили нас, и настолько тесно, что я годами верила: Консьянс — мой брат.
— А теперь перестали в это верить?
— С тех пор как его постигло несчастье, сударь, я поняла, что вовсе не сестра ему.
Офицер тоже встал, вышел из-за бюро и направился к Мариетте.
Девушка заметно вздрогнула, но хозяйка взяла ее за руку, и Мариетта немного успокоилась.
— Бедное дитя! — вырвалось у дамы.
— Значит, вы его любите? — спросил офицер.
— О да, сударь! — взволнованно воскликнула Мариетта. — Люблю всей душой!
— Вот если бы вы были богаты…
Офицер оборвал начатую фразу и спросил:
— У вас есть какое-нибудь состояние?
— Сударь, у дедушки Консьянса есть земля, которую он сам обрабатывал с помощью быка и осла; но старика разбил паралич, и теперь он не может работать на земле. Кроме того, папаша Каде все еще не полностью расплатился за свои земельные наделы; возможно, он уже будет не в состоянии выплатить долг, потому что казаки разбили лагерь на наших полях и копыта их коней вытоптали все всходы; так что, боюсь, Консьянс окажется не богаче меня…
— Но, дорогое мое дитя, если он не более богат, чем вы, было бы неразумным выходить замуж на бедного слепого.
— Что, что, сударь? — переспросила девушка, плохо поняв услышанное.
— Я говорю, не следует так уж сильно убиваться из-за беды, случившейся с Консьянсом, вам надо полюбить другого.
Мариетта задрожала всем телом.
— Как, сударь! — воскликнула она. — Чтобы я забыла Консьянса, моего дорогого друга, только потому, что он уже не может сам себя обслуживать и ходить без поводыря?! Да неужели же я перестану любить моего брата, моего жениха, потому что он несчастен?! О сударь, не говорите мне ничего подобного, ведь ваши слова рассекают мне сердце словно острый нож и всю меня обдают холодом!
И девушка попятилась; казалось, она вот-вот упадет, как будто и в самом деле в сердце ее вонзили острый нож.
Дама вскочила и подхватила девушку на руки, не дав ей упасть.
— О друг мой, друг мой, — прошептала она, — вы причинили боль бедному ребенку.
— Но не по злому умыслу, — откликнулся офицер, — и я сейчас же дам тому доказательство.
Затем, повернувшись к Мариетте, он сказал ей:
— Красавица моя, так ты была бы рада, если бы твой друг мог вернуться вместе с тобой в вашу деревню?
Девушка непонимающе посмотрела на офицера как человек, не расслышавший сказанного.
— Простите, сударь, — произнесла она.
— Я спрашиваю, дитя мое: ты была бы рада вернуться в деревню вместе со своим другом?
Мариетта вскрикнула, и в ее крике неописуемо слились радость, удивление, боязнь поверить удаче; все эти чувства тенями проскользнули по ее лицу, а огромные голубые глаза девушки, прозрачные, словно небесная лазурь, неотрывно глядели на офицера, как будто призывая его говорить еще и еще.
— Рада?.. Счастлива?.. — бормотала Мариетта. — О сударь, от такого вопроса я могу лишиться чувств. Умоляю вас, сударь, не обманывайте меня… после всего, что я вытерпела, это значило бы убить меня! Неужели такое счастье возможно? Неужели оно возможно? Так я могу надеяться?
И она умоляюще протянула руки к офицеру.
— Надеяться надо всегда, дитя мое, — сказал он. — Только если людям, давшим вам надежду, не удастся ее осуществить, не следует на них сердиться за это.
— О, значит, вы попытаетесь? — обрадовалась девушка.
Офицер, улыбаясь, кивнул в знак согласия.
— Я постараюсь уладить все как можно лучше, — пообещал он.
— О сударыня, — обратилась Мариетта к хозяйке дома, — как же мне выразить господину вашему мужу всю мою признательность?
— Поцелуйте меня, дитя мое, — ответила дама.
— Ах, мне следовало бы целовать ваши ноги.
Дама обняла гостью и приблизила ее лоб к своим губам.
Что касается офицера — а это был не кто иной, как главный хирург, — то он опоясал себя ремнем со шпагой, лежавшей на стуле, взял шляпу, попрощался с женой, улыбнулся Мариетте и вышел.
У девушки уже не хватило сил поблагодарить хирурга: с ее уст сорвалось несколько невразумительных слов вдогонку ее покровителю, быстро спускавшемуся по лестнице.
— А теперь, — сказала дама, оставшись наедине с гостьей, — теперь, когда вы немного успокоились, вернемся к земным заботам. Скоро уже полдень, а я уверена, что вы еще не съели ни крошки.
— Это правда, сударыня, — подтвердила Мариетта. — Я только выпила утром несколько капель вина за здоровье Консьянса.
