Примите, сударь, уверения в моих вечных чувствах любви и признательности.
Алексис».
Алексис угостил своих товарищей; я не хочу этим сказать вам, что он устроил для них пир Трималхиона или обед Монте-Кристо, но, в конце концов, он их угостил.
Алексис пользуется сегодня дружбой своих товарищей и уважением начальников, которым я рекомендую его как честнейшего малого и лучшее сердце, какое я только знаю.
К несчастью, существует одно обстоятельство, которое всегда будет препятствовать продвижению Алексиса: он не умеет ни читать, ни писать; некогда император создал для храбрецов, находящихся в таком же положении, совершенно особое звание, для которого не было надобности в словесности.
Он причислял их к охране знамени: это был их маршальский жезл.
Вот, милые читатели, история Алексиса.
Теперь вернемся ко второму овернцу и его второй «обежьяне».
XXIV
МАКЕ ПОКУПАЕТ ВТОРОГО МУЖА ДЛЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕГАРСЕН
Вы помните, что овернец упорно хотел продать мне свою вторую обезьяну и что на его неотступные просьбы я отвечал: если я сделаю это приобретение, мне понадобится слуга для обезьян.
По этому случаю Мишель, человек находчивый, предложил мне сделать Сулука главным надзирателем за четверорукими; упоминание имени Сулука вынудило меня дать те разъяснения насчет Алексиса, какие вы только что прочли.
Дав эти разъяснения, я вновь подхватываю нить моего повествования.
— И за сколько ты продашь свою обезьяну? — спросил я у овернца.
— Вы хорошо жнаете, школько вы жаплатили за ту.
— За ту я заплатил сорок франков, морскую свинку и двух белых мышей.
— Что ж, и эта будет штоить шорок франков, моршкую швинку и двух белых мышей.
— Купите же это прелестное животное, — сказал Жиро.
— Купи же эту несчастную обезьяну, — повторил Александр.
— Послушайте! Послушайте же! Вы очень милы! Сорок франков, это немало! И еще морская свинка и две белых мыши, это на дороге не валяется!
— Господа, — произнес Александр. — В один прекрасный день я докажу, что мой отец — самое скупое создание в мире.
Раздались протесты.
— Я докажу это, — утверждал Александр.
— Как жаль, — сказал Жиро, — такая ласковая зверюшка!
Он держал на руках обезьяну, и та целовала его, обхватив лапками за обе щеки.
— И к тому же, — заметил Мишель, — она как две капли воды похожа на вашего соседа, господина…
— Совершенно верно! — воскликнули все одновременно.
— Так! — продолжал Жиро. — А мне надо написать его портрет для Версаля… Право же, ты должен купить эту обезьяну, она будет позировать мне для головы, и это чертовски продвинет мою работу.
— Ну, купите ее! — просили все присутствующие.
— Что же, доказана ли скупость моего отца? — воскликнул Александр.
— Дорогой Дюма, — сказал Маке, — не угодно ли вам позволить мне, не присоединяясь к мнению вашего сына, подарить вам последнего из Ледмануаров?
— Браво, Маке! Браво, Маке! — восклицали собравшиеся. — Дайте урок этому скряге!
Я поклонился и ответил Маке:
— Дорогой мой Маке, вам известно: все, что исходит от вас, — желанно в этом доме.
— Он соглашается! — закричал Александр. — Видите, господа!
— Несомненно, я соглашаюсь. Ну, юный овернец, поцелуйте свою «обежьяну» в последний раз и, если вы собираетесь проливать слезы, пролейте их немедленно.
— А мои шорок франков, моршкая швинка и две белых мыши?
— Все собравшиеся за них отвечают.
— Тогда верните мне мою обежьяну, — потребовал овернец, протянув обе руки к Жиро.
— Видишь, как доверчива юность, — сказал Александр.
Маке достал из кармана две золотых монеты.
— Держи, — сказал он. — Вот для начала основная сумма.
— А моршкая швинка, а белые мыши? — твердил овернец.
— Ну, что до этого, — ответил Маке, — я могу только выплатить тебе их стоимость. Во что ты оцениваешь морскую свинку и двух белых мышей?
— Я думаю, что это штоит десять франков.
— Помолчи, мальчуган! — крикнул Мишель. — Один франк за морскую свинку и франк двадцать пять сантимов за каждую из белых мышей, всего три франка пятьдесят сантимов; дайте ему пять франков, господин Маке, и, если он останется недоволен, я сам им займусь.
— О господин шадовник! Вы неблагоражумны.
— Держи, — сказал Маке, — вот пять франков.
— Теперь, — произнес Мишель, — потритесь друг о друга мордочками, и покончим с этим.
Овернец, раскрыв объятия, приблизился к Жиро, но, вместо того чтобы броситься на шею своему бывшему владельцу, последний из Ледмануаров вцепился в бороду Жиро и, крича от страха, скорчил рожу овернцу.
— Так! — сказал Александр. — Обезьянам только этого и недоставало — стать неблагодарными. Платите скорее, Маке, платите скорее, не то он продаст вам его за человека.
Маке отдал последние пять франков, и овернец направился к двери.
По мере того как он удалялся, последний из Ледмануаров все более явно выражал удовольствие.
Когда тот совсем скрылся с глаз, обезьяна пустилась в пляс — этот танец, очевидно, был обезьяньим канканом.
— Смотрите, — сказал Жиро. — Смотрите же!
— Мы смотрим, черт возьми!
— Не туда: в клетку, взгляните же на мадемуазель Дегарсен.
В самом деле, самка, которой не внушал почтения пастушеский костюм новоприбывшего, изо всех сил отвечала ему телодвижениями из клетки.
— Не будем оттягивать счастье этих интересных животных, — предложил Маке.
Сняли цепь, открыли дверцу, и последнего из Ледмануаров впустили в клетку.
И по тому, как бросились навстречу друг другу два тела — мадемуазель Дегарсен и последнего из Ледмануаров — мы получили новое доказательство того, что система странствующих душ Платона не так порочна, как хотели бы заставить считать ни во что не верящие люди.
XXV
КАК МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕГАРСЕН ВЫТАСКИВАЕТ ПРОБКУ
Уверяю вас, не могло быть ничего комичнее свадьбы мадемуазель Дегарсен в ее простом костюме мартышки с последним из Ледмануаров в пастушеском наряде, и все это возглавлял Потиш, одетый трубадуром.
Поспешим заметить, что Потиш, казалось, был очень недоволен этим союзом и, будь у него та шпага, какой он фехтовал с хозяином в день нашего знакомства, вероятно, он, воспользовавшись преимуществом статьи 324 уголовного кодекса, смыл бы оскорбление, нанесенное супругу в его доме, кровью последнего из Ледмануаров.
