— По поводу опасности, которая вам грозит, ведь я должен предотвратить ее.
Эдмея вздрогнула.
— Да, но только позже. Давайте пока забудем об этом: мы сейчас так счастливы и еще не успели как следует насладиться своим счастьем.
— Значит, вы по-прежнему считаете, что ваша жизнь под угрозой? — спросил я с тревогой.
— Да, по-прежнему, — печально ответила графиня и тут же добавила с улыбкой: — Но раз вы рядом, вы, конечно, меня спасете!
— Не говорите такое, Эдмея, иначе я не буду отходить от вас ни на шаг.
— Что ж! В Курсёле мы не расстанемся ни на миг.
— Сколько времени мы там проведем?
— Друг мой, — произнесла Эдмея с бесконечной нежностью, — церковь, что виднеется в темноте, еще открыта. Однажды, войдя туда, вы увидели, как я молилась у ног Богоматери, где вечно горит лампада, а я почувствовала, что вы рядом. Пойдемте в это дважды святое место — я хочу дать вам еще одну клятву, и вы повторите ее вслед за мной.
— О да, пойдемте! — воскликнул я. — А как же священник?
— В каком смысле?
— А вдруг мы его там встретим?
Графиня горько улыбнулась:
— Не беспокойтесь: этот человек ходит в церковь только по долгу службы.
Выйдя из сада, мы прошли через кладбище и ступили на паперть. В тот же миг раздался медленный и торжественный бой часов. Я остановился, считая удары, и прижал Эдмею к груди. Часы пробили десять раз.
— Это священный миг, — заметил я с улыбкой, — совсем недавно я отсчитывал часы в Жювиньи по звукам благовеста и поцелуям, которыми осыпал твой лоб, а сейчас я узнаю время по ударам наших сердец, бьющихся в одном ритме.
Когда часы смолкли, Эдмея сказала:
— Теперь можно входить.
Друг мой, Вы не представляете, до чего величественной показалась мне эта маленькая романская церковь XIII века при свете единственной лампады, которая мерцала перед статуей Пресвятой Девы и окружала золотым ореолом ее, а также лежащие вокруг приношения. Я опустил луидор в кружку для бедных.
— Сделайте пожертвование за меня, Макс, — попросила Эдмея.
Услышав звон золотых монет, она добавила:
— Я боюсь, как бы ваше щедрое подаяние не выдало нас, друг мой. К счастью, кружку откроют только в субботу вечером, а сегодня — вторник. К тому времени аббат Морен уже уедет.
Затем она смочила палец в кропильнице и побрызгала на меня святой водой.
Не касаясь друг друга, мы молча направились к освященному пьедесталу.
Подойдя к статуе, графиня встала на колени и шепотом прочла короткую молитву.
Затем она встала и проговорила тихим и проникновенным тоном:
— Пресвятая Матерь Божья, я прошу тебя выслушать нерушимый обет, который я собираюсь произнести. Будучи совершенно уверена, что мой выбор никого не обделит, я навеки вверяю себя и свою судьбу человеку, стоящему рядом со мной. Я торжественно обещаю всегда хранить ему верность душой и телом, если по какой-либо не зависящей от меня причине нам придется расстаться на некоторое время. Сколь короткой или долгой ни была бы эта разлука, моя радость при встрече с ним будет равносильна горю от нашего прощания. Если мне суждено умереть раньше моего избранника, я клянусь: то, что останется от меня после смерти, не забудет этот обет у ног твоего Божественного Сына, и он простит меня, так как, подобно тебе, полон сострадания и любви… А теперь — ваша очередь, — обратилась ко мне Эдмея.
Я дословно повторил клятву вслед за своей возлюбленной, не сомневаясь, что ни единое слово обета не могло прогневить Пресвятую Деву, перед которой он был дан.
XL
Эдмея столь необычно выражала свою любовь, что от каждого ее признания, всякий раз звучавшего по-новому, веяло чем-то таинственным, неведомым и нездешним. Когда мы были вместе, я чувствовал себя как бы между землей и Небом.
Когда же мы расставались, я, по-прежнему находясь во власти ее чар, попадал в зыбкий мир еще более поэтических грез, где зрение и осязание были излишними, где на смену действию приходили воспоминания, а мечты заменяли реальность.
Поэтому, покидая Эдмею, я страстно желал увидеть ее вновь и в то же время опасался, что она лишь плод моего воображения, призрачное видение, которое однажды растает как туман, и я тщетно буду искать ее там, где оставил.
Кроме того, мне приходили на ум детские сказки об ангелах-хранителях, дарованных каждому из людей великим Творцом. Если бы во время одного из наших свиданий, переносивших меня в мир духов, Эдмея призналась бы в своем божественном происхождении, взмахнула крыльями и улетела, я, наверное, ничуть бы не удивился, но то, что она продолжает оставаться рядом со мной и ходит по земле как простые смертные, неизменно приводило меня в изумление.
Вследствие этого, как только моя возлюбленная исчезала из виду, я испытывал сильное беспокойство, задаваясь вопросом, не закончится ли ее миссия на земле во время нашей разлуки. Я размышлял: если Эдмею вновь призовут на Небеса, откуда она спустилась, успеет ли она проститься со мной или оставит на память только тот необычный аромат, который я впитал в себя при расставании с ней? Подобно неверному воспоминанию, он слабел, когда мы не виделись, с каждым днем становился все более неуловимым и в конце концов бесследно исчезал.
Даже торжественный обет, произнесенный Эдмеей перед разлукой, отнюдь не успокоил меня, а лишь вызвал новые подозрения. Неведомая угроза, о которой твердил ее внутренний голос, обещание хранить мне верность даже после смерти и просьба отрезать ее волосы в склепе, если она не сможет прислать их перед кончиной, — все это бросало загадочную тень на сияние реальной жизни и заставляло меня постоянно невольно содрогаться.
Вернувшись в Рёйи, я жил ожиданием обещанного письма, чтобы тотчас же выехать в Курсёль вслед за Эдмеей. Я не знаю ничего убийственнее ожидания; если бы человек, томящийся от желания, старел от времени, которое чинит ему препятствия, то самая долгая жизнь, вероятно, не длилась бы больше года.
На следующий день после моего возвращения в Рёйи нас посетил сельский кюре. Он пришел поблагодарить Альфреда за все, что тот сделал для него, а также попросил позаботиться о его бедной деревне, насчитывавшей всего сто двадцать душ. Затем священник выразил сожаление по поводу того, что ему придется покинуть своих славных прихожан, которых он знал по именам и к которым относился как к родным. Крестьяне же, считавшие кюре своим отцом, сокрушались, что он уезжает, не ведая, какого пастыря пошлет им судьба вместо него.
Я был в высшей степени признателен Альфреду за то, что он добился назначения г-на Клодена — так звали сельского кюре — в Берне и перевода аббата Морена. Теперь рядом должен был находиться не враг, а друг, к которому можно обратиться в трудную минуту за утешением.
Кюре собирался перебраться на новое место на следующий день, получив уведомление, что к этому времени дом священника освободится.
