Пять минут спустя мой туалет был окончен. Меня подвели к зеркалу, чтобы я могла полюбоваться собой, сказали, что я очень мила, осыпали ласками и поцелуями, а затем мы с мачехой спустились в гостиную.
XXI
Действительно, в гостиной нас ждал господин де Монтиньи; одет он был безупречно.
Я быстро взглянула на него, и он показался мне еще более красивым, чем прежде, но, как я уже говорила, сама его красота наводила на меня ужас.
Господин де Монтиньи встал и подошел к нам; он что-то тихо сказал мне на ухо, видимо спрашивая у меня разрешения, а затем поцеловал мою руку.
Хотя его губы лишь слегка коснулись моих перчаток, я почувствовала, что меня пробирает дрожь.
Дважды, когда его губы касались меня: один раз моего лба, другой — моей руки, я испытывала лихорадочное возбуждение, граничившее с исступлением, о котором читала в книге о монахинях из Лудёна. Аббат Морен говорил мне, что такие ощущения характерны для людей, которым вскоре суждено стать одержимыми.
Господин де Монтиньи заметил мой испуг и слегка нахмурился, но госпожа де Жювиньи поспешила обратить это в шутку; тогда он тоже улыбнулся и, услышав, что церковные часы пробили десять, спросил:
«Ничто нас больше не задерживает?»
«Нет, — ответила моя мачеха, — мы можем выходить».
Я огляделась, надеясь, что кто-нибудь посочувствует моему столь плачевному, как мне казалось, положению, но все вокруг улыбались, даже Зоя, которая была одета почти так же, как и я, на ней не было лишь букета белых цветов и венка из флёрдоранжа.
Несомненно, в глубине души Зоя считала меня очень счастливой.
Мы сели в карету; меня сопровождала госпожа де Жювиньи, Зоя и Жозефина.
Господин де Монтиньи следовал за нами в другом экипаже вместе с двумя своими друзьями.
Свадьбу собирались сыграть без всякого шума, без всякого веселья. Господин де Монтиньи, придававший значение только гражданскому браку как единственно законному, все же согласился на венчание в церкви, чтобы не огорчать меня.
И вот, экипажи подъехали к дверям мэрии. Я думаю, что даже если бы меня вели на плаху, я была бы менее бледной и не так дрожала бы от страха.
Госпожа де Жювиньи опустила мне на лицо фату, чтобы никто не заметил, до чего я бледна.
Однако боялась я вовсе не этого.
Во время официальной церемонии я не осознавала того, что делала. Когда мэр спросил меня: «Согласны ли вы взять в супруги господина де Монтиньи?», кто-то шепнул мне «да», и я глухо и безучастно, словно эхо, повторила это слово.
Теперь я была связана с господином де Монтиньи навеки.
Но, как я сказала, причина моего испуга, страха и даже ужаса заключалась в другом — я смертельно боялась встретить у алтаря аббата Морена.
Я спустилась по ступенькам мэрии, как безвольная кукла; когда же мы пришли в церковь, у меня вырвался жалобный стон, и я покачнулась.
Мачеха поддержала меня и, взяв под руку, прошептала на ухо:
«Вы сошли с ума, разве вы не понимаете, что все уже позади?»
Если я и не сошла с ума, то была близка к помешательству. Для меня все только начиналось, и я чувствовала, что, если богослужение будет совершать аббат Морен, то при виде его я упаду замертво на пол церкви.
Вы понимаете, с какой тревогой я вошла в храм. На клиросе еще никого не было: священник ожидал нашего прибытия в ризнице. Мы преклонили колени на приготовленных для нас подушках. Господин де Монтиньи наклонился ко мне и, вероятно, чтобы меня успокоить, сказал несколько слов, которые я не расслышала, так как невольно отпрянула от него.
Мне был внятен только один голос, леденивший страхом мою душу. Этот голос нашептывал мне те же страшные слова, что и в исповедальне: «Твой жених — еретик; если ты будешь принадлежать ему, тебя ждут вечные муки и на этом и на том свете».
Служка возвестил колокольчиком о приходе священника. Каждое из позвякивания колокольчика гулко отдавалось в моей груди. Я только слышала, но ничего не видела; впрочем, я даже не решалась смотреть. Услышав легкие быстрые шаги, непохожие на вчерашнюю медленную и тяжелую поступь, я воспряла духом. В тот миг, когда священник всходил на алтарь, я осмелилась поднять глаза: это был не аббат Морен, а сменивший его молодой викарий. Я вздохнула с облегчением.
Что вам сказать? С этой минуты тревога и нервное возбуждение, в котором я пребывала ночью и утром, сменились упадком сил. Господин де Монтиньи собрался было подать мне руку, когда мы выходили из церкви, но, увидев, как я побледнела и покачнулась, он подал знак госпоже де Жювиньи, и та поспешила мне на помощь. Таким образом, я вышла из церкви так же, как и вошла туда: опираясь на руку мачехи.
В таком состоянии я не могла присутствовать на обеде. Госпожа де Жювиньи проводила меня в мою комнату и долго отчитывала. Однако, из всей ее длинной речи, я поняла лишь одну фразу:
«Я освобождаю вас от обеда, но будьте готовы спуститься к ужину».
Затем она ушла, но тут же снова открыла дверь и сказала:
«Если господин де Монтиньи захочет вас проведать, я надеюсь, вы не станете ребячиться, как делаете это со мной».
Эти слова, прозвучавшие почти как угроза, вывели меня из оцепенения, и я вскричала:
«Да, да, я спущусь, сударыня, пусть только он сюда не приходит. — Затем я расплакалась и попросила: — Пришлите ко мне Зою, я умоляю вас!»
Мачеха удалилась, пожимая плечами.
Как только она ушла, меня охватило отчаяние; я сорвала с головы белый венок, сняла с груди букет флёрдоранжа и положила его рядом с моей маленькой Богоматерью, а венок повесила ей на шею. Когда я наклонилась, чтобы, как всегда, поцеловать ноги Пресвятой Девы, я заметила под постаментом статуи листок бумаги.
Я взяла его с дрожью, так как никто обычно не заходил ко мне в комнату, и прочла:
«Помните, что Вы поклялись перед Богом никогда не принадлежать еретику».
Почерк был изменен, но я поняла, что это писал аббат Морен.
В тот же миг вошла Зоя. Я бросилась в ее объятия с криком:
«Нет, нет, никогда!»
«Что — никогда?» — спросила она.
«Я никогда не буду принадлежать этому человеку».
Зоя рассмеялась. Ее смех в сочетании с моими слезами вывел меня из себя.
«И ты! — воскликнула я. — Ты тоже!»
«Но ты уже принадлежишь господину де Монтиньи, — возразила Зоя, — ведь ты дважды сочеталась с ним браком: сначала в присутствии господина мэра, а затем — в присутствии священника».
«Все равно! — вскричала я. — Перед святой Богоматерью…»
Зоя обняла меня, согнула мои протянутые руки и, не дав мне договорить, силой усадила на диван.
