— Раз эта причина вам уже известна, что еще они должны вам сказать?
— Разве вы не чувствуете, сударыня, что можно успокоить боль, излив ее в сердце друга? Жидкость, переполняющая одну чашу, легко умещается в двух кубках. Расскажите мне о Жювиньи, сударыня, а также о той благословенной поре, когда вы там жили… Поплачьте, рассказывая об этом, и вы увидите, как слезы унесут былую горечь ваших страданий.
— Да, я с вами согласна, — призналась графиня.
Мне не пришлось ее больше уговаривать, тем более что она и сама, видимо, испытывала потребность поплакать, к чему я ее призывал.
— Да, — продолжала г-жа де Шамбле, — когда я узнала о продаже Жювиньи, это было для меня страшным ударом. Я рассердилась на господина де Шамбле не за то, что он продал землю, и даже не за то, что он продал дом, а за то, что он не предупредил меня об этом заранее, чтобы я могла вынести из маленькой комнаты, о которой вы каким-то образом узнали, дорогие мне с детства и юности предметы, ведь память о них хранит мое сердце… Если бы только, — добавила графиня, — если бы только я могла взглянуть на свою комнату в последний раз, навеки проститься с любимыми вещами и помолиться у ног моей бедной маленькой Богоматери, это не избавило бы меня от страданий, но, возможно, боль была бы не такой сильной. Бог не даровал мне такого утешения… Давайте поговорим о чем-нибудь другом, сударь.
— Последний вопрос, сударыня: разве вы не можете получить от нового владельца поместья то, чего не смогли добиться от мужа? У него нет причины дорожить памятными вещами, о которых вы сожалеете. Он разрешит вам на них посмотреть и даже унести их с собой. Трудно поверить, что нынешний хозяин придает этим предметам такое же значение, как вы, это было бы невероятно. Если вы что-то предпримете, пошлете ему записку или письмо…
— Я совсем не знаю этого человека. Мне говорили, что он живет в Париже, даже имя его мне неизвестно.
Я собрался было возразить, но тут мы услышали приближавшийся детский голос, громко повторявший: «Матушка!»
В тот же миг я увидел в конце аркады девочку лет пяти-шести, которая подбежала к нам и бросилась в объятия графини.
Эта девочка назвала г-жу де Шамбле матушкой!
Я почувствовал, что меня поразили в самое сердце, и, вероятно, сильно побледнел — мне даже пришлось прислониться к одной из арок, чтобы удержаться на ногах.
Графиня наклонилась и поцеловала девочку, но не так нежно, как сделала бы это мать.
Выпрямившись, она посмотрела на меня и, видя, что я побледнел и дрожу, спросила:
— Что с вами? По-моему, вам плохо!
— Мне сказали, что у вас нет детей, сударыня, — произнес я едва слышным голосом.
Графиня посмотрела на меня удивленно и спросила:
— Ну, и что же?
— Сударыня, девочка зовет вас матерью.
— Она мне не дочь, сударь. Этого ребенка определили ко мне, чтобы заставить меня совершить благое дело.
Госпожа де Шамбле снова улыбнулась, но ее улыбка показалась мне скорее горестной, чем печальной, особенно, когда она выделила слова: «Чтобы заставить меня совершить благое дело».
Но, главное, теперь я точно знал, что у Эдмеи нет детей.
Невольно я схватил графиню за руку и быстро поднес ее к своим губам, так что она не успела мне помешать.
— О благодарю, благодарю! — воскликнул я.
Госпожа де Шамбле тихо вскрикнула и вырвала у меня свою руку.
— Натали! — произнесла она.
Оглядевшись вокруг, я увидел какую-то женщину в том же конце аркады, откуда появилась девочка.
Заметила ли она, что я взял графиню за руку, и видела ли, что за этим последовало?
Я уверен, что именно из-за присутствия незнакомки у Эдмеи вырвался крик и, вероятно, поэтому она так резко отдернула руку.
— Кто такая Натали? — спросил я.
— Женщина, которую приставили следить за мной.
— Это мать девочки?
— Да.
Затем, обращаясь ко вновь появившейся особе, г-жа де Шамбле сказала:
— Подойдите сюда, Натали. Почему вы там стоите?
— Я не знала, можно ли подойти, — ответила женщина тем резким и почти враждебным тоном, что присущ злым людям, неспособным простить своим благодетелям добро, которое те для них сделали.
— Почему же вы теперь не подходите? — спросила графиня.
Натали не ответила.
— Кто разрешил Элизе сюда приехать? — продолжала г-жа де Шамбле.
— Господин аббат Морен; он сказал, что надо хоть чем-то порадовать ребенка.
— Элизе было бы приятнее играть с девочками своего возраста, чем ехать на свадьбу.
— Может быть, госпожа прикажет отправить девочку обратно в пансион?
— Нет, раз уж она здесь, пусть остается.
— Поблагодари госпожу, Элиза, — велела Натали, поджав тонкие, мертвенно-бледные губы.
— Спасибо, матушка-графиня, — сказала девочка.
Графиня обняла ее.
— Ребенок останется со мной, — заявила она. — Ступайте.
Женщина удалилась, а малышка осталась с нами.
В тот же миг послышались веселые крики — это приглашенные на свадьбу ворвались в сад. Я подумал, что Грасьен и Зоя, должно быть, ищут нас. Вероятно, г-жа де Шамбле подумала о том же, так как мы оба машинально вышли из-под аркады, скрывавшей нас от чужих глаз, и направились к гостям.
Новобрачные подошли к нам.
Зоя раскраснелась.
— Право, вот так дядюшка! — сказал Грасьен. — Он ничего не забывает! Старик подумал обо всем, даже о люльке для своего внучатого племянника, хотя тот еще не родился.
— Но скоро появится на свет, — заметил какой-то толстый добродушный крестьянин.
— Если это будет угодно Богу и госпоже Грасьен! — воскликнул молодой муж, сияя, и подбросил свою шляпу в воздух. — А теперь, — продолжал он, — как только госпожа графиня пожелает, мы сядем за стол.
Эдмея очень просто и естественно взяла меня под руку, и мы направились к дому.
XII
Я не собираюсь описывать свадебный пир, перечисляя, какие блюда нам подавали и какие грубоватые шутки там звучали.
Мать Зои и графиня сидели одна справа и другая слева от Грасьена, а меня с его дядей поместили слева от новобрачной.
Аббат Морен не пришел на свадьбу, сославшись на то, что суббота — постный день. Он собирался пообедать дома, так как в такие дни его пища была не только простой, но и скудной.
Я сидел напротив графини и, вопреки своей воле, не спускал с нее глаз.
Зоя наклонилась ко мне и прошептала на ухо:
— Не смотрите так на госпожу: Натали следит за вами.
