Мое истерзанное тело здесь; мое сердце всецело с вами Г.Н.»
Спустя ровно месяц после того дня, как Нельсон примкнул к флоту Колингвуда, адмирал Вильнев, как мы уже упоминали, получил письмо от французского правительства с приказом выйти в море, проплыть через пролив и высадить войска на побережье у Неаполя, чтобы затем очистить Средиземное море от английских кораблей и вернуться в порт Тулон.
Объединенный флот, состоявший из тридцати трех кораблей, восемнадцати французских и пятнадцати испанских, показался утром, в воскресенье 20-го октября, в семь утра, подгоняемый легким утренним ветерком.
Этим же утром, когда сражение стало неминуемым, Нельсон сидел за двумя письмами: одно предназначалось возлюбленной, а другое — Горации.
«Моя дорогая и любимая Эмма, мне сообщили, что неприятельский флот вышел из порта; ветер очень слаб, и я сомневаюсь, что мы приблизимся к неприятелю раньше, чем завтра. Да увенчает Бог войны наши усилия славной победой. В любом случае, одержу ли я победу или погибну, я уверен, что мое имя станет еще ближе и дороже для тебя и для Горации, ведь я люблю вас обеих больше своей жизни.
Помолитесь за вашего друга,
НЕЛЬСОНА».
Затем он написал Горации:
«"Виктория", 19 октября 1803
[77]
года.
Мой милый ангел, я самый счастливый человек в этом мире после того, как получил ваше маленькое письмецо от 19 сентября. Для меня было большим удовольствием узнать, что вы — добрая девочка и очень любите мою дорогую леди Гамильтон, которая, со своей стороны, вас обожает. Передайте ей от меня поцелуй. Объединенный неприятельский флот вышел в море, как мне сообщили, из Кадиса. Вот почему спешу ответить вам на ваше письмо, милая Горация, чтобы сообщить, что вы являетесь предметом моих постоянных раздумий. Пребываю в уверенности, что вы молитесь за мое здоровье, за мою славу и мое скорое возвращение в Мертон.
Получите, мое милое дитя, благословение от вашего отца.
НЕЛЬСОН
[78]
.
На следующий день появился постскриптум для Эммьи
Утро 20 октября.
Мы приближаемся к входу в пролив; мне сообщили, что вдали показались сорок парусов. Полагаю, что речь идет о тридцати линейных кораблях и семи фрегатах, но дует очень холодный ветер, а на море шторм, — я думаю, что они вернутся в порт до наступления темноты»·.
Наконец, когда показался объединенный флот, Нельсон записал в своем личном дневнике:
«Да ниспошлет Англии Всемогущий Бог, перед которым я падаю ниц, в интересах всей угнетенной Европы великую и славную победу и да не позволит он случиться тому, чтобы эта победа была омрачена ошибками кого-либо из тех, кто собирается сражаться и победить. Что же до меня, то вручаю мою жизнь в руки того, кто мне ее даровал. Да благословит Всевышний все те усилия, которые я собираюсь приложить на честной службе своему отечеству. Вверяю и оставляю ему и только ему судьбу святого дела, защитником которого я сегодня удостоен чести называться. Аминь! Аминь! Аминь!»
Затем, после этой молитвы, в которую примешивались мистика и энтузиазм, временами проступавшие сквозь грубую оболочку человека моря, он составил это завещание:
«21 октября 1805 года,
в виду объединенного флота Франции и Испании,
они в десяти милях от нас.
Принимая во внимание, что выдающиеся заслуги Эммы Лионна, вдовы сэра Уильяма Гамильтона, перед королем и народом не нашли должного вознаграждения и признания ни со стороны короля, ни со стороны народа, сим напоминаю, что:
1. В 1799 году леди Гамильтон удалось уведомить о письме короля Испании, адресованном его брату неаполитанскому королю, в котором он сообщал о своем намерении объявить Англии войну, и что предупрежденный о письме министр вполне мог отправить приказ сэру Джону Джервису, если представится возможность, напасть на оружейные склады Испании и на испанский флот; и если по каким-то причинам этого сделано не было, то здесь нет вины леди Гамильтон.
2. Британскому флоту под моим командованием не удалось бы во второй раз прибыть в Египет, не будь влияния леди на королеву неаполитанскую и если бы со стороны неаполитанского двора не поступил приказ наместнику Сиракузы разрешить флоту взять все необходимое в портах Сицилии, и, таким образом, мне удалось добыть все для разгрома французского флота.
В соответствии с этим я оставляю своему королю и своему отечеству заботу о воздаянии за заслуги леди Гамильтон и за ее жизнь.
Я вверяю опеке народа мою приемную дочь Горацию Нельсон Томсон и желаю, чтобы впоследствии она носила фамилию Нельсон.
Вот те любезности, о которых я прошу короля и Англию в тот момент, когда собираюсь за их благополучие рисковать своей жизнью. Да благословит Господь моего короля и мою страну и всех тех, кто мне дорог!
НЕЛЬСОН».
Все те заботы и меры, которые он предпринимал и о которых сейчас распоряжался, чтобы обеспечить будущее своей возлюбленной, служат доказательством тому, что в нем жило предчувствие гибели. И, чтобы придать большую достоверность тем своим распоряжениям, которые он сейчас заносил в дневник, он вызвал свидетелями капитана флагманского корабля Харди и капитана «Эвриала» Блэквуда, того самого, который в поисках его дошел до Мертона, и попросил их расписаться под своим завещанием. Два эти имени действительно фигурируют в дневнике рядом с именем Нельсона.
XCII
ТРАФАЛЬГАР
В то время во Франции была известна лишь одна тактика морского сражения: наступать на врага, по возможности используя преимущества ветра, в одной линии, каждый корабль атакует судно неприятеля, находящееся непосредственно перед ним, поразить его или быть пораженным им, предоставив случаю решить, на чьей стороне сила.
Но были открыты и другие принципы, или, скорее, порядок боя, уменьшающий опасность, которой подвергались корабли, будь они наши или противника.
Официальные инструкции, изданные при непосредственном участии военно-морского министерства, рекомендовали не забывать, что важнейшая цель морского сражения — обезоружить вражеское судно и сбить ему мачты.
«Постоянно замечается, — сообщал генерал сэр Эдвард Дуглас, — что в наших сражениях с французами преимущество наших кораблей в вооружении было куда более заметным, чем в стойкости самого судна».
Наконец, английская артиллерия работала великолепно: ее пушки могли стрелять с частотой выстрел в минуту, в то время как наши пушки могли совершать по одному выстрелу лишь за три минуты.
В результате палубы наших кораблей были усеяны трупами, тогда как ядра наших пушек перелетали мачты и снасти кораблей неприятеля и пять или шесть выстрелов подряд могли быть совершенно бесполезны. Напротив, английское судно, вооруженное семьюдесятью четырьмя пушками, было в состоянии выпустить одним залпом три тысячи фунтов железа, летевшего со скоростью пятьсот метров в секунду.
