Г-н Рондо ничего не понимал.
— Вы не вышли на след от второго выстрела? — спросил Рене.
— Точно.
— Хорошо! Я послал вторую пулю в точности вслед за первой и таким образом не мог быть более точен, чтобы послать ее еще куда-нибудь, как не в ту же брешь, что она проделала.
Воцарилась тишина. Даже Сюркуфа поразила такая невероятная меткость.
— Не хочется ли вам третьего соревнования, господин Рондо, на ружьях? — спросил Рене.
— О, нет, нет, разумеется! — был ответ.
— Могу предложить вам кое-что проще.
— Что?
— Выстрелом убить одну из тех летучих мышей, которые летают сейчас над нашими головами.
— Вы убьете выстрелом летучую мышь? — переспросил Рондо.
— Почему бы и нет? — спросил Рене. — Я убивал их из пистолета.
И, схватив четвертый, еще не стрелявший пистолет, он сбил одну из летучих мышей, которую злой рок принес к фехтовальному залу.
Рене и в этот вечер не удалось поговорить с губернатором об услуге, которую он ждал от него.
LXXXVI
ОТЪЕЗД
На следующий день, в одиннадцать часов утра, Рене в третий раз оказался во дворце губернатора.
На этот раз у него был уже статус не приглашенного, а друга. Его натура, щедрая, благородная и открытая, пленила губернатора острова Франции. Вскоре показался и он, протягивая к Рене обе руки и отмахиваясь от секретаря.
— На этот раз, мой дорогой господин Рене, нам никто не помешает; я не забыл о вашей просьбе и считаю услугу вам своим долгом. Так чего же вы все-таки желаете?
— Я говорил вам, генерал, я хочу, чтобы меня убили.
— Вы опять возвращаетесь к этой своей шутке, мой милый господин Рене? — спросил генерал, пожимая плечами.
— Я нисколько не шучу, — возразил Рене. — Мне хочется умереть; однажды в приступе тоски я пущу себе пулю в лоб, и это была бы бездарная и смешная смерть, а я прослыл бы сумасшедшим. Погибнув же за Францию, я найду смерть осмысленную и славную и прослыву героем. Сделайте же из меня героя, генерал, это не сложнее всех остальных вещей.
— Что нужно для этого?
— Для этого вы сначала поделитесь со мной новостями из Франции. Поговаривают о большой коалиции против Франции — в Калькутте это было бессменной новостью дня. Известно ли вам, что происходит, вы мне расскажете?
— Я все время чувствую себя в Булони, корабли готовы к отплытию, и сквозь туман пролива нам виден Лондон.
— Вы думаете, будет война, генерал, не так ли?
— Более чем думаю, я в этом уверен.
— Ну что ж, генерал, не мне себя расхваливать, это дело моих друзей и моих врагов. Полагаете ли вы, что такой человек, как я, не верящий ни в бога, ни в дьявола, владеющий четырьмя языками и по первому зову готовый в огонь и в воду, может быть полезен своей стране?
— Полагаю ли я! Черт возьми, конечно, полагаю; и если это тот способ умереть, о котором вы меня просите, вы можете рассчитывать на меня.
— Генерал, если я останусь здесь со своим двенадцатипушечным шлюпом, толку от меня не бу^ет; я погибну в безвестности и бездарной смертью, о чем я вам говорил. Нет, я хотел бы реализовать то, что Бог вложил в меня, сделать себе имя, занять то положение и достигнуть тех целей, которые соответствуют моим амбициям.
— Прекрасно! Что я должен для этого сделать? — спросил губернатор.
— Вы можете следующее: составить письмо, в котором вы рассказываете все хорошее, что слышали обо мне, говорите, что слава о моей отваге, которую я проявил в Индии, побуждает вас послать меня во Францию, и ходатайствуете…
— Письмо министру? — перебил генерал.
— О, нет! Ни в коем случае, напротив: просить первого же капитана высокобортного корабля, который мне встретится. С вашей рекомендацией на руках меня любой капитан возьмет к себе на судно гардемарином. Я заслужил право на это звание, не так ли? Я знаю, на каком скромном судне плаваю, но, в конце концов, если я справляюсь со шлюпом, это примерно то же, что и командовать бригом, а иметь дело с бригом — это то же, что и с корветом, а корвет — это уже почти линейный корабль.
— То, о чем вы меня просите, мой милый Рене, слишком просто устроить, — сказал генерал, — и мне хотелось бы сделать для вас что-нибудь большее. Вы хотите послужить Франции? Отлично. Я составлю для вас приказ о вашем возвращении в Европу и отправлю письма трем капитанам, моим близким друзьям: Люка, который командует «Грозным», Космао, капитану «Плутона», и Инферне, капитану «Бесстрашного». Вы можете взойти на борт любого из них, где бы вы их ни встретили, и через десять минут у вас уже будет место в кают-компании. Могу ли я еще что-либо сделать для вас?
— Благодарю, сделав то, о чем говорите, вы меня очень одолжите.
— Когда вы рассчитываете вернуться во Францию?
— Для этого я не нуждаюсь ни в чьей помощи, генерал; маленькое судно, на котором я плаваю и с которым бросал вызов более быстроходным английским кораблям, мне вполне подходит: оно американское, и следовательно, нейтральное. Для американца я слишком хорошо говорю по-английски, зато понять эту тонкость способны лишь сами американцы. Я выйду в плавание через два-три дня, а свою часть добычи оставлю тем восемнадцати, что сопровождали меня в пути из Бирмы. Вы будете распределять эти деньги, и по мере того как мой экипаж, вместе или по отдельности, вернется на остров Франции, каждый получит свою долю. Единственный, кого я хотел бы выделить, это Франсуа, который сопровождал меня в Пегу, ему надлежит выдать двойную долю.
— Вы еще зайдете на прощание к нам, не так ли, господин Рене?
— Я буду иметь честь, генерал, передать вам мою собственноручную роспись по моим людям, сколько полагается каждому. И я буду крайне сожалеть, если мне не удастся выразить свое почтение госпоже Декан и свои дружеские чувства Альфреду.
— Не хотите ли вы их видеть сейчас же? — спросил генерал.
— Мне не хочется их беспокоить, — последовал ответ.
И, отвесив поклон губернатору, Рене вышел.
Возвратившись к себе, он застал поджидавшего его банкира Рондо. Среди всех неприятностей, происшедших с ним накануне, он не забыл о том, что его положение обязывает его зарабатывать деньги. И еейчас он явился обсудить свою часть добычи, той, в обеспечение которой он выделил Рене деньги, чтобы раздать их членам его экипажа перед его отплытием из порта Луи.
Рене действительно рассудил, что так несравненно проще, нежели забирать с собой людей, которые потом должны будут вернуться за тем, что им уже причитается, да еще и за его, Рене, частью.
И вот Рене с банкиром договорились так: пятьсот тысяч франков идет команде, под ее часть добычи, затем еще пятьсот тысяч под часть добычи, что причитается лично Рене, сто тысяч — на нужды бедным и четыреста тысяч франков, чтобы поровну разделить на восемнадцать человек.
