— А как вы рассчитываете разделаться с Бонапартом? Надеюсь, речь не идет об убийстве?
— Нет, он должен погибнуть с оружием в руках.
— Собираетесь вызвать его на рыцарский турнир? — улыбнулся принц. — И думаете, он согласится?
— Нет, мой принц. Мы вынудим его. Три раза в неделю он ездит за город, в Мальмезон, с эскортом в сорок-пятьдесят человек. Кадудаль нападет с таким же числом людей, и Бог их рассудит.
— В самом деле, — задумался принц, — это уже не убийство, это честный бой.
— Но для полного успеха нашего проекта нам нужна поддержка французского принца, отважного и популярного в народе, — такого, как вы, Ваше Высочество. Герцоги Беррийские, герцоги Ангулемские и их отец, граф д'Артуа, столько раз давали нам обещания и столько раз их не сдерживали, что мы не можем снова на них полагаться. Я пришел сказать вам от имени всех, Ваше Высочество, что мы просим вас возвратиться в Париж. И когда Бонапарт будет мертв, народ захочет возродить монархию, если его поведет за собой принц из дома Бурбонов, который имеет полное право на престол.
Принц взял за руку Соль де Гризоля.
— Сударь, — взволнованно произнес принц, — от всего сердца благодарю вас и ваших друзей за те чувства, которые вы питаете ко мне. За это вам, и только вам, я открою тайну, неизвестную никому, даже моему отцу. Передайте отважному Кадудалю, Уде, Моро, Пишегрю, Мале мои слова: «Вот уже девять лет я участвую в войне и ежечасно рискую жизнью, что мало меня волнует, и девять лет меня захлестывает ненависть тех, кто называет себя нашими союзниками, а на деле видят в нас только орудия достижения своих целей. Они заключили мир, забыв о нас в своих соглашениях. Тем лучше. Я не хочу в одиночку продолжать эту отцеубийственную войну, подобную той, в которой мой предок, Великий Конде похоронил часть своей славы. Вы скажете, что Великий Конде воевал против короля, а я должен воевать с Францией. С точки зрения новых принципов, против которых я выступаю и на которые, следовательно, не могу опираться, оправданием моему предку является как раз то, что он сражался только с королем. Я воевал против Франции, правда, моя роль была лишь второстепенной: не я объявил эту войну и не я закончил ее. Я сказал судьбе: «Ты позвала меня — я твой». Но теперь, когда мир заключен, я не хочу ничего менять». Вот что я прошу вас передать вашим друзьям. А теперь, — продолжал принц, — послушайте то, что я хочу сказать вам, и только вам, сударь. И обещайте мне, что будете хранить тайну, которую я вам доверю.
— Клянусь вам, Ваше Высочество.
— Так вот, простите мне мою слабость, сударь, но я влюблен.
Посланник удивленно вскинул брови.
— Да, сударь, слабость, — повторил герцог, — но в то же время и счастье. Слабость, ради которой я три или четыре раза в месяц, рискуя головой, переправляюсь на ту сторону Рейна
[78]
, чтобы повидаться с самой восхитительной женщиной на свете. Все полагают, что меня удерживает в Германии мой разрыв с отцом и братьями. Нет, сударь, меня здесь держит любовь, моя высокая, моя неодолимая страсть, именно она заставляет меня пренебречь долгом. Все гадают, куда я пропадаю, спрашивают, где я, подозревают, что я строю заговоры. Увы! Увы! Я люблю, только и всего.
— О! Великая и святая любовь, как ты сильна, если заставляешь Бурбона забыть обо всем, даже о долге, — с улыбкой прошептал Соль де Гризоль. — Любите, принц, любите и будьте счастливы! Думаю, это — главное предназначение мужчины.
И Соль де Гризоль встал, чтобы откланяться.
— О нет! — воскликнул принц. — Я вас так не отпущу.
— Мне больше нечего здесь делать.
— Вы должны выслушать меня до конца, сударь. Я никогда ни с кем не говорил о моей любви, я задыхаюсь. Я доверился вам, но этого мало, я должен выговориться. Вы вошли в светлую и радостную сторону моей жизни, мне надо рассказать вам, как прекрасна, умна и преданна моя возлюбленная. Поужинайте со мной, сударь, а потом, что ж, потом вы покинете меня, но, по крайней мере, два часа я смогу говорить о ней. Я люблю ее уже три года, но, представьте себе, я никому не мог о ней рассказать.
И Гризоль остался на ужин.
Два часа герцог говорил только о своей любви. Он рассказал все, даже мельчайшие подробности, он смеялся, плакал, жал руки своему новому другу и на прощание обнял его.
Странная штука — симпатия! За один день этот приезжий незнакомец завоевал сердце принца, а друзья, постоянно находившиеся рядом с ним, не могли об этом и мечтать.
Тем же вечером посланник Кадудаля выехал в Англию, а полицейский агент, не отстававший от него, написал Фуше следующее:
«Час назад выехал за гражданином С. де Г. Следовал за ним от станции до станции, пересек мост в Келе, ужинал в Оффенбурге, в том же зале, так, что он ничего не заподозрил.
Ночевали в Оффенбурге.
Отправился в Эттенгейм в восемь утра, на почтовых, через полчаса после С. де Г.
Остановился в гостинице «Круа», а гражданин С. де Г. — в гостинице «Рейн и Мозель».
Чтобы не вызвать подозрений, я сказал, что приехал по просьбе последнего епископа Страсбурга, г-на де Роан-Гимене, известного своей ролью в деле о колье. Что касается последнего, то я представился ему как эмигрант, который не может покинуть Эттенгейм, не повидав его. Поскольку он исключительно тщеславен, я льстил ему, как мог, и он проникся ко мне таким доверием, что пригласил меня на обед. Я воспользовался этой временной близостью, чтобы расспросить его о герцоге Энгиенском. Он редко видится с принцем, но в таком городе, как Эттенгейм, где проживает всего три с половиной тысячи душ, каждый знает, что делает сосед.
Принц — это красивый молодой человек тридцати трех лет, со светлыми и редкими волосами, он строен, хорошо сложен, полон отваги и благородства. Его жизнь окутана тайной. Время от времени он исчезает, и никто не знает, где он и чем занимается. Впрочем, его преосвященство не сомневается, что во время своих отлучек герцог не бывает во Франции или, по крайней мере, в Страсбурге, так как он дважды видел собственными глазами, как принц едет в Эттенгейм: в первый раз они встретились на дороге из Оффенбурга, во второй — на дороге из Бенфельда.
Герцог Энгиенский как нельзя более радушью встретил гражданина С. де Г. Он пригласил его на ужин и наверняка принял все его предложения, так как проводил его до кареты и горячо пожал ему руку на прощание.
В одиннадцать вечера гражданин С. де Г. выехал в Лондон. Я отправляюсь в полночь.
Если я задержусь там, то соблаговолите открыть мне кредит на сотню луи у казначея французского посольства, но так, чтобы об этом не догадалась ни одна душа.
Лиможец.
P.S. Не забудьте, милостивый государь, что послезавтра Соратники Иегу должны отправиться в путь, чтобы в Вернонском лесу ограбить дилижанс из Руана».
