Итак, м-ль Богарне с радостью, а Клер с гордостью отмечали, что граф де Сент-Эрмин, которого никогда прежде не видели танцующим, превосходил лучших танцоров, присутствовавших на этом балу.
Но если на этот счет любопытная девушка могла теперь быть совершенно спокойна, то был еще один вопрос, который продолжал мучить ее.
Рассказал ли молодой человек Клер о том, что так долго печалило его, раскрыл ли причину столь продолжительного молчания и посетившей его радости?
Она подбежала к подруге и, отведя ее к окну, спросила:
— Скажи мне скорей, о чем он с тобой говорил?
— Об одной очень важной вещи, имеющей отношение к тому, что я тебе рассказывала.
— Ты можешь мне об этом сказать?
— Конечно. Он сказал, что хочет доверить мне одну семейную тайну.
— Тебе?
От жгучего любопытства м-ль Богарне перешла с подругой на «ты»·. Клер понизила голос.
— Мне одной. И просил от его имени, — ведь она наш родственник, — получить у матушки разрешение поговорить со мной наедине один час, под наблюдением матери, но так, чтобы она не могла слышать нас. Он сказал, что речь идет о его счастье.
— А мать тебе разрешит?
— Надеюсь, ведь она так любит меня. Я обещала сегодня вечером поговорить с ней и дать ответ до окончания бала.
— Должна тебе признаться, — сказала м-ль Богарне, — что твой граф де Сент-Эрмин очень красив и танцует, как Гардель.
Вновь заиграла музыка, начался второй контрданс, и девушки вернулись на свои места. Бал продолжался, становясь все веселее.
Обе подруги, как уже известно читателю, были очень довольны тем, как танцует граф де Сент-Эрмин. Но первая réelle, которой открылся бал, была простым контрдансом, а в то время танцоров, которых хотели испытать, подвергали двойной проверке — гавотом и менуэтом.
М-ль Богарне и Клер ждали, когда молодой граф будет танцевать гавот, о котором он условился с Гортензией.
Гавот, который в наше время стал лишь данью традициям и считается абсолютно комичным танцем, имел большое значение во время Директории, Консульства и даже Империи. Как изрубленная на куски змея долго еще извивается, прежде чем умрет, гавот никак не уйдет в прошлое. Этот танец, состоявший из сложных фигур и требовавший большого умения, был скорее предназначен для театра, чем для гостиных. Ему требовалось много свободного места, и даже в большом зале помещалось не более четырех пар, танцующих гавот.
Из четырех пар, танцевавших гавот в большой гостиной г-жи де Пермон, одна вызвала единодушные аплодисменты зрителей — это были граф де Сент-Эрмин и м-ль Богарне. Аплодисменты настолько громкие, что привлекли внимание Бонапарта, беседовавшего с Талейраном, и заставили его покинуть будуар. На последних фигурах танца он показался на пороге и видел триумф м-ль Богарне и ее кавалера.
Когда гавот закончился, Бонапарт знаком подозвал дочь и поцеловал ее в лоб.
— Я должен вам сделать комплимент, — сказал он, — вижу, что у вас был великолепный учитель и вы недаром посещали его уроки. Но кто же этот красивый кавалер, с которым вы танцевали?
— Я не знакома с ним, генерал, — ответила Гортензия, — сегодня я увидела его впервые. Он пригласил меня на гавот, когда подошел пригласить мадемуазель де Сурди, с которой я беседовала. Вернее, он не пригласил меня, а просил назначить ему танец. Я захотела танцевать с ним гавот.
— Но вы хотя бы знаете его имя?
— Он назвался графом де Сент-Эрмин.
— О! — кисло сказал Бонапарт. — Опять Сен-Жерменское предместье. Решительно, милейшая госпожа де Пермон решила пригласить полон дом моих врагов. Мое появление заставило бежать госпожу де Контад, эту сумасшедшую, которая последнего из моих младших лейтенантов ценит выше меня, а когда ей говорят о моих победах в Италии и Египте, отвечает: «Своими глазами я бы завоевала столько же, сколько он своей шпагой». Досадно, — продолжал Бонапарт, устремив взгляд в сторону кавалера Гортензии. — Он мог бы стать неплохим офицером в гусарском полку. — И, сделав дочери знак отойти к матери, сказал Талейрану: — Послушайте, вы столько всего знаете, скажите, знаете ли вы, что это за Сент-Эрмины?
— Подождите-ка, — отвечал Талейран, откинув голову назад и потирая подбородок, как он всегда делал, когда задумывался. — В Юра, рядом с Безансоном, есть Сент-Эрмины. Я знал отца, очень достойный человек, погиб на гильотине в 1793 году. У него осталось три сына. Что с ними стало? Мне об этом ничего не известно. Это, должно быть, один из его сыновей или племянник, хотя, кажется, у него не было брата. Вы хотите, чтобы я узнал больше?
— О нет, не трудитесь.
— Это не сложно, я видел, что он разговаривал с мадемуазель де Сурди. А, он и сейчас с ней беседует. Нет ничего легче, я узнаю у ее матери…
— Нет, не нужно, благодарю! А эти Сурди, что они собой представляют?
— Аристократы в полном смысле слова.
— Я не об этом спрашиваю. Что вы о них думаете?
— Кажется, из всей семьи остались только две женщины, они очень привязаны друг к другу. Два или три дня назад Кабанис, который немного знает семью, говорил мне о них. Девушка на выданье, у нее, если не ошибаюсь, миллион в приданое. Это совсем неплохо для одного из ваших вояк.
— Итак, вы считаете, что госпожа Бонапарт может поддерживать с ними знакомство?
— Безусловно.
— Бурьен мне тоже говорил об этом, благодарю. Но что с Лулу? Кажется, она собирается плакать. Дорогая госпожа де Пермон, чем вы огорчили вашу дочь, да еще в такой день, как сегодня?
— Я хочу, чтобы она танцевала менуэт королевы, а она не хочет.
При словах «менуэт королевы» Бонапарт улыбнулся.
— А почему она не хочет?
— Откуда же мне знать? Это каприз. В самом деле, Лулу, вы неразумны, дитя мое. Зачем брать уроки у Гарделя и Сент-Аманда, если вы не пользуетесь их наукой?
— Но, матушка, — отвечала м-ль де Пермон, — я бы с удовольствием танцевала этот менуэт, хотя я его терпеть не могу, но я могу танцевать его только с господином де Трени, мы с ним уже условились.
— Но где же он тогда? — спросила г-жа де Пермон. — Почему его до сих пор нет? Уже половина первого.
— Он предупредил нас, что у него еще два бала и что у нас он сможет быть только очень поздно.
— А, — сказал Бонапарт, — приятно слышать, что во Франции есть человек, который занят больше меня. Но если господин де Трени не держит слова, это не повод лишить нас удовольствия видеть, как вы танцуете менуэт королевы, мадемуазель Лулу. Это не ваша вина, если господина де Трени здесь нет, выберите другого кавалера.
— Танцуй с Гарделем, — сказала г-жа де Пермон.
— О! С моим учителем танцев… — поморщилась Лулу.
— Ну, тогда с Лаффитом. После Трени это лучший танцор во всем Париже.
