В этот день капитан уже сам стал рассказывать всем и каждому, что у него была гостья. Узнав, что мистрисс Денисон перебралась в замок, он тотчас послал за нею под предлогом, будто хотел дать ей наставления, а между тем для того, чтобы она поговорила об Анне-Мери. За этим дело не стало. Мистрисс Денисон вообще была охотница поговорить, а тут признательность придала ей большую словоохотливость: она рассыпалась в похвалах насчет матушки: в деревне все ее так называли. Эта болтовня продолжалась до самого обеда. Выйдя в столовую, сэр Эдвард нашел там доктора.
Действие, которого врач ожидал, было произведено: физиономия больного сделалась гораздо веселее прежнего. Видя, что он начинает поправляться, доктор предложил ему после обеда ехать вместе гулять.
При первых словах доктора сэр Эдвард нахмурил было брови, но, услышав, что ему предлагают ехать в ту деревню, где живет Анна-Мери, он тотчас велел сказать кучеру, что поедет со двора, и потом беспрестанно торопил доктора; а тот, бедняк, любил пообедать спокойно и потому дал себе словно впредь приписывать такие рецепты не прежде как за десертом.
Деревня отстояла от замка мили на четыре; лошади пробежали это пространство в двадцать минут, а сэр Эдвард все сердился, что они с места не идут. Наконец приехали и остановились у одного дома, где у доктора был больной. Как нарочно, этот дом был прямо против того, где жила Анна-Мери, и доктор, выходя из кареты, показал его сэру Эдварду.
Это был хорошенький английский домик, которому зеленые ставни и красные черепицы на кровле придавали чистенький и веселенький вид. Покуда доктор толковал с больным, сэр Эдвард не спускал глаз с этого домика, все думал, не выйдет ли мисс Анна; но ожидание это не исполнилось, и доктор, выходя, застал его за этим занятием.
Взойдя на первую подножку, доктор спросил сэра Эдварда, не хочет ли он воспользоваться этим случаем, чтобы отдать мисс Анне ее визит? Батюшка с радостью согласился, и они отправились. Впоследствии он признавался, что, покуда они переходили через улицу, сердце у него билось так сильно, как не билось, когда, определившись в морскую службу, он в первый раз услышал приказ готовиться к битве, то есть команду: «Койки долой!»
Доктор постучал у дверей, и им отворила старая гувернантка, которую родители мисс Анны привезли из Франции и которая ее воспитывала. Мисс Анны не было дома: ее позвали к ребенку, у которого была оспа, в хижину на милю от деревни; но доктор был приятель с мадемуазель Вильвиель и с ее позволения предложил сэру Эдварду войти, чтобы осмотреть коттедж мисс Анны. Домик был прелестный; садик походил на корзину цветов, а комнаты убраны очень просто, но с большим вкусом: маленькая мастерская, из которой выходили все ландшафты, развешенные по стенам, и кабинет, в котором стояли открытое фортепиано, и небольшая библиотека английских и французских книг показывали, что хозяйка посвящает искусствам и чтению минуты, которые не заняты у нее благотворительностью. Этот домик принадлежал Анне-Мери и достался ей от родителей вместе с сорока фунтами стерлингов доходу, которые, как мы уже говорили, составляли все ее богатство. Доктор с удовольствием видел, с каким любопытством сэр Эдвард осматривает весь дом, от кухни до чердака, за исключением только спальни, заветного места английских домов.
Мадемуазель Вильвиель, не понимая этой охоты осматривать чужой дом, догадалась, однако, что посетителям, и особенно сэру Эдварду, не худо было бы отдохнуть. Когда они пришли в гостиную, девица попросила их сесть и побежала готовить чай. Оставшись один с доктором, сэр Эдвард снова погрузился в безмолвие, хотя за минуту перед тем делал мадемуазель Вильвиель множество вопросов об Анне-Мери. Но теперь это уже не беспокоило доктора: он ясно видел, что больной его мечтает, а не потому молчит, что ему тягостно говорить. Во время самой глубокой думы сэра Эдварда дверь, в которую вышла мадемуазель Вильвиель, отворилась, но явилась уже не старая гувернантка, а сама мисс Анна, держа в одной руке чайник, а в другой тарелку с тартинами; она только что воротилась и, узнав, что у нее неожиданные посетители, пришла сама их угощать.
Увидев хозяйку, сэр Эдвард с заметною радостью встал, чтобы подойти к ней. Поставив чайник и тарелку на столик, мисс Анна отвечала на приветствие батюшки французским поклоном и английским very well. Анна-Мери была прелестна в эту минуту; ходьба придала ей румянец, который является уже только по временам, когда свежесть молодости прошла. Притом она была немножко смущена тем, что нашла у себя нежданных посетителей и очень желала, чтобы это посещение было для них приятно. После этого немудрено, что сэр Эдвард разговорился с нею так, как давно уже с ним не бывало. Правда, что эта говорливость была не совсем сообразна с правилами светского обращения, и строгий наблюдатель приличий, вероятно, нашел бы, что в речах сэра Эдварда слишком много похвал. Но моряк умел говорить только то, что думал, а он был очень хорошего мнения о мисс Анне. Однако, как ни занят был он, а все заметил, что на серебре у хозяйки герб с баронскою короною. Это польстило его аристократической гордости. Ему как-то странно показалось бы найти такую образованность в простой девушке.
Доктор принужден был напомнить сэру Эдварду, что они уже два часа тут. Он было не поверил, но, взглянув на часы, убедился в истине показания доктора и почувствовал, что дольше оставаться никак нельзя. Он поневоле должен был распрощаться с мисс Анною и взял с нее слово прийти на другой день к нему чай пить. Анна обещала за себя и за гувернантку, и сэр Эдвард сел в карету.
— Вам иногда в голову приходят прекрасные вещи, доктор, — сказал сэр Эдвард, возвратившись домой, — и я, право, не знаю, отчего бы нам не ездить каждый день кататься; а то ведь лошади застоятся.
V
На другой день батюшка встал часом раньше обыкновенного и пошел ходить по всему замку, велел все мыть, чистить и убирать для дорогих гостей. Чистота в доме Анны-Мери так ему понравилась, что он решился поставить на ту же ногу и Виллиамс-Гауз. Кроме натирания полов и чистки мебели, он велел еще обмыть все картины. От этого произошло то, что предки контр-адмирала, которые уже давно были покрыты почетною пылью, как будто оживились и светлее посматривали на то, что происходило в замке, где уже давно ничего особенного не происходило. Что касается до доктора, то он потирал себе с довольным видом руки, следуя за своим больным, который хлопотал и распоряжался, как в лучшие годы своей жизни. В это время пришел Сандерс и, увидев все эти приготовления, спросил, не король ли Георг намерен посетить Дербишейр? Он чрезвычайно удивился, узнав, что вся эта хлопотня от того, что Анна-Мери пожалует чай пить. Что касается до Тома, то он был в отчаянии: теперь он уже не боялся сплина, но воображал, что барин его с ума сходит; один доктор, по-видимому, смело шел по этому, для всех других темному, пути и действовал по плану, заранее обдуманному. Почтенный Робинсон видел, что сэру Эдварду лучше, а ему больше ничего и не нужно было: он привык в отношении к средствам полагаться на Провидение и благодарить Бога за результаты.
В назначенный час Анна-Мери и мадемуазель Вильвиель пришли, не воображая, что их посещение наделало столько хлопот. Сэр Эдвард любезничал от всей души. Он был еще бледен и слаб, но проворен и развязен так, что никто бы не подумал, что это тот самый человек, который за неделю едва ходил и не говорил ни слова. В то время как пили чай, погода, обыкновенно пасмурная в октябре в северных частях Англии, вдруг прояснилась и луч солнца проглянул из-за облаков, как последняя улыбка неба. Доктор воспользовался этим и предложил погулять по парку, посетительницы охотно согласились. Эскулап подал руку мадемуазель Вильвиель, а сэр Эдвард мисс Анне. Он сначала затруднялся, что ему говорить при этом свидании, некоторым образом наедине; но мисс Анна была так проста и любезна, что смущение прошло при первых ее словах. Анна много читала, старый моряк много видел; между такими людьми есть о чем говорить. Батюшка рассказывал о своих кампаниях и путешествиях, как он два раза чуть было не погиб в полярных водах и как корабль его разбился в Индийском море; потом началась история одиннадцати сражений, в которых он участвовал. Анна-Мери сначала слушала из учтивости, но потом с живейшим участием, потому что, как ни был неопытен рассказчик, в словах его всегда заметно могущественное красноречие, когда он говорит о великих делах, которые сам видел. Сэр Эдвард замолчал уже, а мисс Анна все еще слушала; прогулка их продолжалась два часа, и он нисколько не устал, а она нисколько не соскучилась. Наконец, мадемуазель Вильвиель, которую рассказы доктора, видно, не слишком занимали, напомнила своей подруге, что пора домой.
