— Решил задержаться у нас, паренек?
— Да, сэр, — выдавил из себя Джек, и яростно принялся тереть
тряпкой половицу, хотя она и так давно уже сверкала. Он ждал, когда Атвелл
уйдет. Ждать пришлось недолго. Джек увидел, что полицейский направился к
стойке… и тогда мужчина, стоящий слева, обернулся и посмотрел на него.
«Рэндольф Скотт, — внезапно подумал Джек, — вот на кого он
похож».
Но если настоящий Рэндольф Скотт был героем с улыбкой
человека, совершающего добрые дела, то этот выглядел скучным и не совсем
нормальным.
С испугом Джек понял, что мужчина смотрит именно на него,
Джека. Не на всех, кто вообще присутствует в баре, не на кого-то другого, а
именно на Джека. Джек знал, что это так.
Телефон. Звонящий телефон.
Поддавшись внезапному порыву, Джек отшвырнул швабру. Он
заглянул в висевшее рядом зеркало и увидел собственное перепуганное лицо.
На стене надрывался телефон.
Мужчина, стоящий слева, покосился на аппарат… и вновь
перевел глаза на Джека, замершего с тряпкой в руке. Тело мальчика покрылось
«гусиной кожей», волосы на голове зашевелились.
— Если это опять какой-нибудь псих, я разобью телефон. Мне
осточертели эти звонки, Смоки, — бросила Лори, подходя к аппарату. — Видит Бог,
я это сделаю.
Она могла бы играть на сцене и зарабатывать, как и остальные
звезды, тридцать пять долларов в день.
Джеку показалось, что все исчезли, а на земле остались
только двое: он сам и этот ковбой, с большими руками и глазами, которые Джек не
мог… больше… видеть.
Внезапно ковбой выговорил три слова: «Убирайся домой, осел!»
И умолк.
Как только Лори протянула руку к трубке, телефон тоже
замолчал.
Рэндольф Скотт отвернулся, допил свой коктейль и попросил:
— Налей мне еще один, хорошо?
— Я сойду с ума, — возмущенно проговорила Лори. — Этот
телефон сведет меня с ума.
Позже, в кладовой, Джек спросил у Лори: кто был тот парень,
похожий на Рэндольфа Скотта.
— Похожий на кого? — переспросила она.
— На старого актера, играющего ковбоев. Он сидел слева у
стойки.
Она вздохнула.
— Они мне все на одно лицо, Джек…
— После первого коктейля он сразу же попросил второй.
Ее глаза сверкнули.
— Ах, да! Он… Он выглядел скупердяем. — Она сказала это
обычным голосом… как если бы обсуждала форму его носа или выражение лица.
— Кто он?
— Я не знаю, как его зовут, малыш. Он здесь всего неделю или
две. Я думаю, что он работает на мельнице. Это…
«Черт побери, Джек, я просил тебя выкатить бочонок!»
Джек как раз выкатывал его. Вес мальчика и вес бочонка были
примерно равны, и поэтому периодически бочонок перевешивал. Когда Смоки из-за
двери стал ругать его, Лори вскрикнула, и Джек подпрыгнул. Он потерял контроль
над бочонком, пробка вылетела, и пиво начало растекаться по полу. Смоки все еще
кричал; Джек, стоящий в луже пива, застыл, ожидая неминуемой расплаты.
Когда через двадцать минут он вернулся в зал, с опаской
дотрагиваясь до разбитого носа, Рэндольф Скотт уже ушел.
«…Мне шесть.
Джеку Бенджамину Сойеру шесть».
Шесть… и время снова идет своим чередом. Мне шесть… Джек
встряхнул головой, пытаясь отогнать эту навязчивую мысль, а мускулистый
работяга, который на самом деле был вовсе не работягой, подходил все ближе и
ближе. Его глаза… желтые и обжигающие. Он — оно? — моргнул, и Джек понял, что
вместо век у него чешуйчатые мембраны.
— Ты ведь собирался уходить, — повторило оно, и протянуло к
Джеку руки, которые стали деформироваться, сплющиваться, тяжелеть…
Дверь распахнулась, тишину взорвал истошный выкрик солиста
группы.
— Джек, если ты не станешь порасторопнее, я буду вынужден
наказать тебя, — раздался из-за спины Рэндольфа Скотта голос Смоки. Скотт
отступил. Теперь его руки опять стали просто руками — сильными и уверенными; на
тыльной стороне ладони вздулись синие вены. Глаза уже не были желтыми; обычные
блекло-голубые глаза… Он последний раз посмотрел на Джека и скрылся в туалете.
Смоки приблизился к мальчику; он склонил голову на бок,
отчего колпак сполз на самое ухо; губы приоткрылись и обнажили крокодильи зубы.
— Не заставляй меня больше повторять дважды, — сказал Смоки.
— Это последнее предупреждение, и не думай, что я шучу.
Как и по отношению к Осмонду, в Джеке внезапно вспыхнула
ярость — тот ее вид, который тесно связан с инстинктом самосохранения.
Момент был подходящим.
— Я не ваша собака, и не смейте так обращаться со мной! —
Джек сделал шаг по направлению к Смоки Апдайку, хотя ноги его до сих пор были
ватными от страха.
Удивленный — и даже слегка обескураженный — этим взрывом
злости, Смоки отступил назад.
— Джек, предупреждаю тебя…
— Нет, приятель. Это я предупреждаю тебя, — услышал Джек
собственные слова. — Я не Лори. Я не люблю, когда меня бьют. И если ты ударишь
меня, я дам сдачи.
Смоки Апдайк растерялся лишь на мгновение. Он был слишком
уверен в себе и — как сам считал — повидал слишком много, чтобы спустить
мальчишке подобный тон.
Он сгреб Джека за воротник.
— Не хами мне, Джек, — процедил Смоки, подтаскивая Джека
ближе к себе. — Пока ты находишься в Оутли, ты — моя собачонка. Захочу —
приголублю, захочу — прибью.
Он резко встряхнул мальчика. Джек больно прикусил язык и
вскрикнул. На щеках Смоки заиграли краски гнева.
— Тебе это может не нравиться, но это так, Джек. Помни,
щенок — ты находишься в Оутли, и ты будешь находиться в Оутли, пока я не решу
отпустить тебя. И сейчас я вобью это в твою глупую голову.
Он замахнулся и ударил Джека кулаком в лицо, отбросив
мальчика к стене.
Джек почувствовал во рту привкус крови.
Смоки сосредоточенно, будто обдумывая серьезную покупку,
взглянул на него, и замахнулся вторично.
В этот момент из кабачка раздался истерический женский визг:
— Нет, Глен! Нет!
Затем послышались мужские голоса, чем-то встревоженные.
Вновь закричала женщина — на высокой режущей ноте. Потом прозвучал выстрел.
