Голосование проходило в две ступени:
все граждане, достигшие двадцати одного года, ежегодно 1 прериаля на законном основании проводили первичные собрания, а на них определяли состав избирательных собраний;
эти избирательные собрания созывались 20 прериаля, чтобы определить состав обоих советов.
Оба совета, в свою очередь, избирали членов Директории.
V. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕКЦИИ ЛЕПЕЛЕТЬЕ
Ввиду того, что 1 прериаля уже прошло и ждать следующего 1 прериаля нельзя было, выборы были назначены на 20 фрюктидора.
Все надеялись, что первым деянием французов, объединившихся после стольких ужасных потрясений, станет, подобно празднику Федерации на Марсовом поле, акт братства, гимн забвению взаимных оскорблений.
Однако жажда мести одержала верх.
Все безупречные, бескорыстные, деятельные патриоты постепенно были изгнаны из секций, начавших заниматься подготовкой к восстанию.
Изгнанные патриоты пришли в Конвент, заполнили трибуны, рассказали, что случилось, предостерегли Конвент от угрожавших ему секций, попросили вернуть им оружие и заявили, что готовы пустить его в ход для защиты Республики.
Назавтра и в последующие дни все поняли, какая сложилась опасная ситуация: из сорока восьми секций, охватывавших большинство парижского населения, сорок семь приняли конституцию и отвергли декреты.
Лишь секция Кенз-Вен приняла все: и декреты, и конституцию.
В отличие от парижан, наши армии, две из которых вынуждены были бездействовать из-за перемирия с Пруссией и Испанией, проголосовали безоговорочно, с восторженными криками.
Единственная армия, продолжавшая действовать в бассейне рек Самбры и Мёзы, одержала победу при Ватиньи, сняла блокаду Мобёжа, одержала верх во Флёрюсе, захватила Бельгию, перешла Рейн в Дюссельдорфе, блокировала Майнц и только что, благодаря победам на Урте и Руре, укрепила нашу границу, проходящую по Рейну.
И вот, на том же поле брани, где только что была одержана победа и лежали трупы французов, погибших за свободу, армия присягнула в верности новой конституции, которая не только прекращала террор, но также упрочивала Республику и продолжала Революцию.
Известие о единодушном голосовании наших армий было встречено Конвентом и всеми еще оставшимися истинными патриотами Франции с огромной радостью.
Первого вандемьера IV года (23 сентября 1795 года) был оглашен конечный результат голосования.
Конституция была принята повсеместно.
Декреты тоже были одобрены значительным большинством голосов.
В некоторых местностях даже проголосовали за короля, что подтверждало, до какой степени вольности дошел народ всего через два месяца после 9 термидора.
Известие о принятии республиканской конституции вызвало в Париже сильное волнение, двойственные и противоречивые чувства: радость — у патриотически настроенных членов Конвента; ярость — у членов роялистских секций.
Тогда секция Лепелетье, известная на протяжении Революции под названием секции Дочерей святого Фомы, самая реакционная из всех, состоявшая из гренадеров, защищавших 10 августа королевский дворец от марсельцев, выдвинула следующую идею: «Полномочия всякого законодательного органа прекращаются при народном объединении».
Это положение, поставленное в секции на голосование, легло в основу решения, которое было разослано сорока семи другим секциям, и те встретили его благосклонно.
Это было равнозначно роспуску Собрания.
Но Конвент не дал себя запугать и ответил на это заявлением и постановлением.
Конвент заявил, что, если его власть окажется под угрозой, он удалится в какой-нибудь провинциальный город и продолжит там выполнять свои функции.
Конвент постановил, что все земли, завоеванные по эту сторону Рейна, а также Бельгия, провинция Льеж и Люксембург присоединяются к Франции.
В ответ на угрозу роспуска он заявил о законности своей власти.
Тогда секция Лепелетье, решив помериться силами с Конвентом, направила делегацию из шести человек во главе со своим председателем, чтобы объявить Собранию о том, что она считает залогом безопасности, а именно, об изданном ею постановлении: согласно ему перед лицом объединившегося народа всякий законодательный орган должен был сложить с себя полномочия.
Председателем секции был молодой человек лет двадцати четырех-двадцати пяти. Одетый без претензий, он отличался необычайным изяществом, присущим скорее его манерам, нежели наряду.
Согласно тогдашней моде, но не нарочито, на нем был бархатный редингот темно-гранатового цвета с гагатовыми пуговицами и петлицами, вышитыми черным шелком.
Вместо галстука он носил на шее белый фуляровый платок, и слабо стянутые концы его развевались по ветру.
Белый пикейный жилет с бледно-голубыми цветами, брюки серо-жемчужного цвета, шелковые белые чулки, туфли-лодочки и остроконечная, низкая, с широкими полями черная фетровая шляпа дополняли его наряд.
Это был белолицый человек со светлыми волосами жителя севера или востока страны, с живыми, умными глазами и красными полными губами, за которыми виднелись ровные мелкие зубы.
Трехцветный пояс, сложенный таким образом, что виднелся в основном только белый цвет, стягивал его удивительно тонкую талию и был украшен саблей и двумя пистолетами.
Вошедший приблизился к решетке, оставив своих спутников позади, и с высокомерной наглостью человека, который до сих пор еще не снисходил до буржуазии или до которого буржуазия еще не доросла, обратился к председателю Конвента Буасси д'Англа.
— Граждане депутаты, — сказал он громким голосом, — я пришел заявить вам от имени центральной секции — я имею честь ее возглавлять, — а также от имени сорока семи остальных секций, за исключением секции Кенз-Вен, что мы слагаем с вас полномочия и ваше правление окончено. Мы одобряем конституцию, но отвергаем декреты: вы не имеете права избирать себя сами. Заслужите наши голоса, а не приказывайте отдать их вам.
— Конвент не признает власти центральной секции, как и других секций, — ответил Буасси д'Англа, — и будет считать бунтовщиком всякого, кто не подчинится его указам.
— А мы, — продолжал молодой человек, — мы будем считать тираническим всякий орган власти, что попытается навязать нам незаконную волю!
— Берегись, гражданин! — ответил спокойным, но угрожающим голосом Буасси д'Англа, — никто не имеет здесь права говорить громче, чем председатель этого собрания.
— Кроме меня, — сказал молодой председатель, — кроме меня; я выше его.
— Кто же ты такой?
— Я суверенный народ.
— А кто же мы в таком случае, мы, кого он избрал?
