Она уже стояла и ждала его. Совесть ее была совершенно спокойна; она поняла, что никто, даже Бог не упрекнет ее за желание спасти своего сына за счет его собственных денег.
— Ну, что ты решила? — мрачно спросил Пьер Мана.
— Хорошо, — ответила Милетта, — я готова следовать за тобой и выполнить то, что ты требуешь от меня.
Пьер Мана удивленно посмотрел на нее: он полагал, что ему еще предстояло сломить ее последнее сопротивление. Неужели Милетта за его почти невинным требованием не разгадала подлинного замысла, отнюдь не содержащего в себе ничего невинного? Будучи не в состоянии поверить в простодушие, бандит охотно верил в скрытность.
Слова Милетты, таким образом, вызвали у него глубокое недоверие.
— Ах-ах, — сказал он, — кажется, флюгер повернулся в другую сторону?
— Вовсе нет, — просто ответила Милетта, — разве я тебе не говорила, что готова выполнить все, что ты от меня требуешь?
— Тогда пошли! — грубо прервал ее Пьер Мана.
Бедная женщина бегом выбежала из подвала. При виде порыва, с каким она бросилась бежать из своей тюрьмы, можно было понять, сколь сильны в ней были воспоминания об опасностях, какие ей там угрожали. Пьер Мана резко остановил ее, схватив за платье. Толчок был таким сильным и неожиданным, что Милетта упала на колени.
— О, не так быстро, не так быстро, — сказал он, — по правде сказать, такая поспешность не предвещает ничего хорошего: это заставляет меня думать, что ты так торопишься попасть на улицу, чтобы закричать «Караул!», привлечь внимание четырех солдат и капрала, которые избавят тебя от твоего дорогого супруга. Послушай, я, конечно, не знаю, но ты вызываешь у меня желание обойтись без твоего общества, каким бы приятным оно ни было.
— Я клянусь тебе, Пьер!.. — поспешно вымолвила бедная женщина.
— Не клянись, — прервал ее Пьер Мана, — вот кто мне ответит за тебя лучше, чем все твои клятвы.
И Милетта почувствовала холодное прикосновение острого кинжала, который презренный негодяй приставил к ее груди.
— Видишь ли, — сказал Пьер Мана, — что касается меня, то я не предаю, но тебе надо знать, что я и не позволяю это делать. Когда мы выйдем на улицу, издай один крик, произнеси одно слово, сделай один жест, которые меня не устроят, и тогда мой Убивец в ту же секунду выполнит свою работу. Об этом стоит подумать, не так ли? Так подумай же, советую тебе, и чтобы еще лучше доказать тебе, насколько я дорожу тем, что ты следуешь моим советам, я сейчас приму небольшую предосторожность — она не позволит тебе поддаться искушениям, каким ты, будучи женщиной, возможно, не сумеешь противостоять.
Пьер Мана потушил фонарь и положил его к себе в карман; затем он наложил тугую повязку на глаза своей жены, позаботившись подтянуть завязки чепчика таким образом, чтобы скрыть верхнюю часть ее лица; потом он схватил ее руку, зажал у себя под мышкой и крепко прижал к груди. И наконец, для большей уверенности, он сжал пальцы Милетты в своей руке.
— Теперь, — сказал он ей, — не бойся опереться на свою естественную и законную опору, моя дорогая подруга. Ах, черт побери! Я уверен, что издалека в ночных сумерках нас примут за жениха и невесту, без памяти влюбленных друг в друга.
Болтая так на ходу, Пьер Мана пошел вперед, и Милетта, почувствовав порыв свежего уличного воздуха, ударивший ей в лицо, поняла, что они вышли из прохода.
Она с облегчением вздохнула.
— Так-так, — сказал Пьер Мана, от чьего внимания ничто не ускользало, — вот и дыхание к нам возвращается; впрочем, оно нам понадобится, ведь нам надо сделать большой конец.
Так они продвигались вперед, и, хотя повязка на глазах бедной женщины не давала ей что-либо увидеть вокруг, она, тем не менее, поняла, что ее муж прибег к невероятным предосторожностям, чтобы пройти через город. Он ни за что не ступал на новую улицу, прежде чем обследовать ее внимательным взглядом, и остановки в пути были частыми; не раз бандит делал крутой поворот, возвращаясь назад, словно на дороге возникала какая-то непредвиденная опасность. Милетта же, начавшая тревожиться, не намерен ли Пьер Мана избавиться от нее, казалось, стала жертвой раздиравших ее мучительных опасений: как только он останавливался, она настораживалась и прислушивалась с тем глубоким беспокойством, с каким воин-индеец в своих лесах вслушивается в шаги приближающегося врага; но, то ли Пьер Мана лавировал с необычайной ловкостью, то ли в этот поздний час на улицах редко встречались прохожие, она напрасно прислушивалась: слышны были лишь звуки ее собственных шагов и шагов ее вожатого, гулко отдававшихся на плитах мостовой.
Вскоре они стали взбираться на крутой откос, на котором у них под ногами перекатывалась галька, в то время как глухой и монотонный шум морских ноли, бившихся о скалы, начал пробуждать внимание Милетты и указывать ей направление пути, которым она следовала: она возвращалась в Монредон.
Так они и продолжали идти. Внезапно, в ту минуту, когда свежий ветер с моря и шелест волн подсказали ей, что они достигли побережья, она почувствовала, как муж поднял ее на руки, вошел в воду, строго приказав ей не дотрагиваться до повязки на глазах, и сделал несколько шагов вперед, несмотря на сопротивление волн; уцепившись за лодку, тихо покачивавшуюся на швартове, он положил туда свою ношу, влез сам и расположился рядом с ней, затем перерезал канат и, взявшись за весла, отправился в открытое море. И только тогда он позволил Милетте приподнять платок, которым были завязаны ее глаза. Воспользовавшись этим разрешением, Милетта огляделась вокруг: она и Пьер Мана были совсем одни в лодке, затерянные среди бескрайнего моря в беспредельной тьме. Каторжник хранил молчание и с нетерпением налегал на весла. Милетта поняла, что он спешил удалиться от берега, который, впрочем, был от них уже слишком далеко, чтобы звук человеческого голоса мог перекрыть шум волн и достичь побережья; со стороны открытого моря она не заметила ничего, кроме огней маяка Планье, гигантской звездой то вспыхивавшего, то гаснувшего на черном занавесе — небе, слившемся с горизонтом.
Несколько мгновений спустя Пьер Мана убрал весла, расчехлил рей, вокруг которого был намотан парус, и распустил полотнище по ветру; однако тот дул с юго-востока, и такое его направление никак не ускоряло их ход. И, только меняя галсы, лодка могла подойти к Монредону, на, который каторжник взял курс. Добрых два часа он потратил таким образом на лавирование и, лишь когда лодка поравнялась с Прадо, свернул парус и вновь налег на весла.
Вдали уже показались пики Маршья-Вер. По мере приближения лодки к берегу Милетта, как если бы она догадывалась, что они движутся к неизвестности, ощутила учащенное биение своего сердца; временами удары его были столь частыми и сильными, что казалось, будто оно вот-вот вырвется из груди. Вплоть до этого времени Пьер Мана сохранял молчание, но при виде цели, на которой сосредоточивались его преступные мысли, он вновь обрел свою обычную насмешливую словоохотливость.
— Черт побери! — воскликнул он. — Ты не можешь не сказать, Милетта, что у тебя лучший во всем Провансе муж. Посмотри-ка, я не только привел тебя за город, но еще и ставлю пол угрозу спои дела и теряю час в пути, чтобы доставить тебе удовольствие морской прогулкой. И теперь, — добавил он, высаживаясь на берег, — ты отлично понимаешь, я надеюсь, что такая обходительность должна быть вознаграждена.
