В то же время Морис почувствовал, как содрогнулась ее грудь, подобно волнам после бури.
— Ты плачешь, Женевьева, — с глубокой грустью сказал он. — О, успокойся! Я никогда не стану навязывать тебе своей любви, никогда мои губы не будут осквернены поцелуем, отравленным хотя бы одной слезой сожаления.
И Морис разомкнул живое кольцо своих рук, отстранил лицо от лица Женевьевы и медленно отвернулся.
Но тотчас же, что так естественно для женщины, которая защищается и которая в то же время сгорает от желания, Женевьева кинулась на шею Морису, обвив ее своими дрожащими руками, с силой прижавшись к нему холодной и влажной от слез щекой, которая сразу же высохла на горячей щеке молодого человека.
— О! — прошептала она. — Не покидай меня, Морис. На всем свете у меня нет никого, кроме тебя!
Глава V
На следующий день
Веселые солнечные лучи проникли сквозь зеленые ставни и своим светом золотили листья трех больших розовых кустов, которые росли в деревянных ящиках, стоящих на окне.
Эти цветы сильнее радовали глаз еще и потому, что сезон уже начал подходить к концу, а розы наполняли ароматом маленькую столовую, покрытую плитками, сияющую чистотой, где за накрытой изящно, но без особого изобилия стол, только сели Женевьева и Морис.
На столе было все необходимое, поэтому дверь была закрыта. И само собой разумеется, они сказали слуге:
— Мы обслужим себя сами.
Он что-то делал в соседней комнате, суетясь как слуга у Федры. Тепло и красота последних погожих дней врывались в комнату через полуоткрытые жалюзы, заставляя сверкать золотом и изумрудами листья кустов роз, ласкаемых солнцем.
Женевьева уронила на тарелку фрукт, который держала в руках, и, задумавшись, улыбнулась одними лишь губами, тогда как ее большие глаза выражали меланхолию. Она сидела молчаливо, словно в оцепенении, хотя и была счастлива в солнце любви, как цветы под лучами небесного светила.
Вскоре ее взгляд отыскал глаза Мориса, который, не отрываясь, смотрел на нее и мечтал.
Женевьева положила руку на плечо молодою человека, вздрогнувшего от этого прикосновения. Потом она положила ему на плечо и голову с тем доверием и той непринужденностью, которые порой значат больше, чем слова любви. Не говоря ни слова, Женевьева смотрела на него.
Морису нужно было только слегка наклонить голову, чтобы прикоснуться губами к полуоткрытым губам своей возлюбленной.
Он наклонил голову. Женевьева побледнела и ее глаза закрылись, как лепестки цветка, который скрывает свою чашечку от лучей света.
Так они и пребывали в полузабытьи непривычного счастья, как вдруг резкий звонок заставил их вздрогнуть. Они отстранились друг от друга.
Вошел слуга и с таинственным видом прикрыл дверь.
— Это гражданин Лорэн, — сказал он.
— Так это мой дорогой Лорэн! — воскликнул Морис. — Сейчас я его выпровожу. Извини, Женевьева.
Молодая женщина остановила его.
— Выпроводить вашего друга, Морис, — сказала она, — который помогал вам, поддерживал вас. Нет, я не хочу гнать такого друга из вашего дома и из вашего сердца. Пусть он войдет, Морис, пусть войдет.
— Как, вы позволяете?.. — произнес Морис.
— И даже хочу этого, — ответила Женевьева.
— О! Значит вы находите, что я недостаточно люблю вас, — воскликнул Морис, восхищенный такой деликатностью, — вам хочется, чтобы вас боготворили?
Женевьева склонила свое покрасневшее лицо к молодому человеку. Морис открыл дверь. Вошел Лоран, пригожий, как ясный день, в своем полущегольском костюме. Заметив Женевьеву, он удивился, но удивление тут же сменилось почтительным поклоном.
— Входи, Лорэн, входи, — сказал Морис. — Ты низвергнут с трона, Лорэн: теперь появился кто-то, кого я предпочитаю тебе. Я отдал бы за тебя жизнь, но ради нее, как ты уже знаешь, Лорэн, я пожертвовал честью.
— Сударыня, — сказал Лорэн серьезно, что свидетельствовало о его глубоком волнении, — я постараюсь любить Мориса сильнее, чем вы, чтобы он вообще не перестал любить меня.
— Садитесь, сударь, — улыбаясь, сказала Женевьева.
— Да садись ты, — добавил Морис, справа от которого теперь находился друг, слева — возлюбленная. Его сердце наполнилось тем счастьем, к которому человек на земле может только стремиться.
— Надеюсь, ты больше не хочешь лишать себя жизни?
— Как это? — не поняла Женевьева.
— Боже мой! — произнес Лорэн, — какое непостоянное существо — человек. Философы правы, презирая его за легкомыслие. Вот один из них. Верите ли, сударыня, еще вчера вечером он хотел кинуться в воду, еще вчера заявлял, что для него в этом мире нет больше счастья, сегодня же утром, как я вижу, он весел, на его устах играет улыбка, а на лице написано счастье, а его сердце вновь бьется жизнерадостно. Правда, он не ест, но это не свидетельствует о том, что он несчастен от этого.
— Как? — спросила Женевьева. — Он хотел сделать все это?
— Все это и еще кое-что. Я расскажу вам об этом немного позже. А сейчас я голоден. Кстати, это Морис виноват в том, что вчера я вместе с ним оббегал весь квартал Сен-Жак. Так что позвольте мне разделить с вами завтрак, к которому никто из вас еще не притрагивался.
— А ведь ты прав! — с детской радостью воскликнул Морис. — Давайте завтракать. Я ведь ничего не ел, да и вы, Женевьева.
Он проследил за реакцией Лорэна, когда произнес это имя, но тот даже не нахмурил брови.
— Ах так, значит ты угадал, кто она такая? — спросил его Морис.
— Черт возьми! — ответил Лорэн, отрезая большой кусок белорозовой ветчины.
— Я тоже голодная, — сказала Женевьева, протягивая Лорэну свою тарелку.
— Лорэн, — сказал Морис, — вчера вечером я был болен.
— Ты был больше, чем болен, ты был просто безумен.
— А сегодня утром, мне кажется, что страдаешь ты.
— Почему?
— Потому что ты не сочинил еще стихов.
— Как раз этим-то я и занимаюсь. — ответил Лорэн.
Когда среди Граций сидя,
Лирой Феб в руках играет;
По следам Венеры ж выйдя,
Лиру он в пути теряет.
— Как всегда — четверостишье. Здорово! — смеясь, отметил Морис.
— Да и нужно, чтобы ты ими довольствовался, потому что сейчас нам надо поговорить о менее веселых вещах.
— Что-нибудь случилось? — с беспокойством спросил Морис.
— Следующим в Консьержери дежурю я.
— В Консьержери? — воскликнула Женевьева. — Возле королевы?
— Да, возле королевы, сударыня, думаю, что да…
