Глава XXII
Соглядатай Симон
Морис вернулся на свой пост, его сердце наполняла неземная радость. Но здесь он увидел заплаканную жену Тизона.
— Что с вами, мамаша? — спросил он.
— Я очень зла, — ответила тюремщица.
— Почему?
— Потому что по отношению к беднякам в этом мире царит страшная несправедливость.
— В чем, собственно, дело?
— Вы ведь богач, буржуа. Вы приходите сюда только на день, и вам разрешают приходить с красивыми женщинами, которые дарят Австриячке букеты. А я вечно торчу на этой голубятне, при этом мне еще запрещают видеть мою бедную Софи.
Морис взял руку женщины и положил в нее ассигнацию в десять ливров.
— Возьмите, мадам Тизон, — сказал он, — возьмите это и мужайтесь. И видит Бог, Австриячка не будет здесь вечно!
— Десять ливров, — сказала тюремщица, — это так благородно с вашей стороны. Но я предпочла бы иметь папильотку с прядью волос моей бедной дочери.
Она произносила эти слова в тот момент, когда к ним поднялся Симон, который услышал их и видел, как тюремщица сжала в кармане руку с ассигнацией, полученной от Мориса.
Теперь следует остановиться на том, в каком расположении духа пребывал Симон.
Он только что пришел со двора, где встретил Лорэна. Они терпеть не могли друг друга.
И эта антипатия была вызвана не столько сценой насилия, о которой мы уже рассказывали, сколько разницей в происхождении, вечным источником проявлений, которые кажутся таинственными, но так легко объясняются.
Симон был уродлив, Лорэн — красив. Симон был грязным, Лорэн благоухал. Симон был республиканским фанфароном, Лорэн — одним из преданных патриотов, которые ради революции готовы были пожертвовать собой. И случись драка, Симон чувствовал это инстинктивно, удар этого щеголя будет не слабее, чем у Мориса.
Заметив Лорэна, Симон остановился и побледнел.
— Что, твой отряд заступает в караул? — проворчал он.
— А твое какое дело? — ответил один из гренадеров, которому этот вопрос явно пришелся не по душе. — Мне кажется, наш отряд достойнее других.
Симон вытащил из кармана куртки карандаш и сделал вид, что что-то записывает на листке бумаги, таком же грязном, как и его руки.
— Эй, Симон, — сказал Лорэн. — Оказывается, ты и писать умеешь. Это с тех пор, как ты стал собирать налоги с Капетов? Смотрите, граждане, честное слово, он пишет. Симон — финансовый инспектор.
По рядам гвардейцев, образованных молодых людей, прокатился взрыв смеха, от которого несчастный сапожник просто отупел.
— Ну хорошо же, — сказал он, проскрежетав зубами и побелев от гнева, — говорят, что ты пропустил в башню посторонних без разрешения Коммуны. Так вот, я напишу это в донесении на тебя, через гвардейца из муниципалитета.
— Ну тот, по крайней мере, умеет писать, — заметил Лорэн. — Ведь сегодня это Морис, Морис — Железный кулак, ты знаешь об этом?
И надо же было случиться, что именно в этот момент вышли Моран и Женевьева.
Заметив их, Симон бросился в башню и увидел, как Морис в утешение дал жене Тизона ассигнацию в десять ливров.
Морис не обратил внимания на этого несчастного, которого каждый раз инстинктивно обходил стороной, как обычно обходят отвратительную ядовитую рептилию.
— Ах, так! — сказал Симон жене Тизона, которая вытирала глаза передником. — Ты что же, гражданка, хочешь, чтобы тебя гильотинировали?
— Меня? — спросила жена Тизона. — За что?
— Ты получаешь деньги от гвардейца из муниципалитета, чтобы провести аристократов к Австриячке.
— Я? — сказала жена Тизона. — Замолчи, ты сошел с ума.
— Это будет записано в донесении, — напыщенно сказал Симон.
— Ты что? Ведь это были друзья гражданина Мориса, одного из самых преданных патриотов, которые только могут быть.
— А я говорю, что это заговорщики. Коммуну поставят об этом в известность, и она решит.
— Ты что же, пойдешь доносить на меня, шпион?
— Конечно, в том случае, если ты сама не расскажешь обо всем.
— Но о чем я должна рассказать?
— О том, что произошло. Где были эти аристократы?
— Там, на лестнице.
— Когда вдова Капета поднималась на площадку?
— Да.
— И они разговаривали?
— Да, обменялись двумя словами.
— Видишь, двумя словами. Здесь пахнет аристократией.
— Гвоздиками.
— Гвоздиками! Почему гвоздиками?
— Потому что у гражданки был букет, который благоухал.
— У какой гражданки?
— У той, которая смотрела на проходившую королеву.
— Ты все время говоришь о королеве, гражданка Тизон, а о посещении аристократов ты забываешь. Итак, на чем я остановился? — продолжал Симон.
— Да, конечно, — ответила его собеседница, — был цветок, гвоздика. Она выпала из рук гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта вытаскивала ее из букета.
— Жена Капета взяла цветок из букета гражданки Диксмер? — уточнил Симон.
— Да, и это я подарил ей этот букет, слышишь? — угрожающим голосом сказал Морис, который все это время слушал этот разговор, выводивший его из себя.
— Видят то, что видно, а говорят то, что слышно, — проворчал Симон, который все еще держал в руках найденную на лестнице и смятую его ножищей гвоздику.
— А я тебе говорю, — продолжал Морис, — что тебе нечего делать в башне. Твое место палача там, внизу, возле маленького Капета, которого ты сегодня не будешь бить, потому что я здесь и запрещаю тебе это делать.
— Значит, ты мне угрожаешь и называешь меня палачом! — воскликнул Симон, разрывая цветок. — Ну, мы еще посмотрим, что позволено аристократам… Ага, а это что такое?
— Что? — спросил Морис.
— То, что я чувствую внутри гвоздики! Ага!
И на глазах у изумленного Мориса Симон вытащил из чашечки цветка маленькую свернутую бумажку, искусно туда вложенную.
— О! — в свою очередь воскликнул Морис. — Это что такое, Господи?
— А это мы узнаем, — проговорил Симон, отступая к окну. — Твой дружок Лорэн утверждал, что я не умею читать? Ну, так ты сейчас увидишь.
Лорэн клеветал на Симона: тот умел читать написанное печатными буквами, если почерк был достаточно крупным. Но записка была написана так мелко, что Симону пришлось прибегнуть к помощи очков. Он положил записку на подоконник и стал рыться в карманах. Пока сапожник был занят поисками, гражданин Агрикола открыл дверь комнаты, которая находилась как раз напротив маленького окошка, и поток воздуха подхватил записку как перышко. Когда Симон наконец-то нашел свои очки, водрузил их на нос и повернулся, то напрасно пытался найти записку, она исчезла.
