Нет, матушка, — ответила принцесса.
— Тогда молитесь за него, вы знаете, за кого.
Мадам Елизавета бесшумно вернулась в свою комнату, и потом в течение пяти минут был слышен голос принцессы, которая в тишине ночи беседовала с Богом.
Это было как раз в тот момент, когда по указанию Морана в подвале небольшого дома на улице Кордери раздались первые удары заступов.
Глава XVIII
Тучи
Пережив упоение первых взглядов после разлуки, Морис понял, что Женевьева оказала ему совсем не такой прием, как он ожидал. Он рассчитывал на встречу с глазу на глаз, чтобы вновь обрести утраченное или хотя бы развеять сомнения.
Но Женевьева препятствовала его планам, решив не оставаться с ним наедине, ведь она хорошо помнила, что эти свидания были весьма опасными, несмотря на всю их нежность.
Морис надеялся на завтрашний день, так как сегодня к Женевьеве с визитом пришла одна из родственниц, приглашенная заранее. На сей раз Морису нечего было ей сказать, поскольку Женевьева могла быть в этом и невиновна.
Когда он собрался уходить, Женевьева попросила Мориса проводить родственницу на улицу Фоссе-Сен-Виктор.
Морис ушел, надув губы, но Женевьева улыбнулась ему на прощанье и он принял эту улыбку, как обещание.
Увы! Морис обманывался. На следующий день, 2 июня, в тот ужасный день, когда пали жирондисты, он спровадил своего друга Лорэна, который непременно хотел пойти с ним в Конвент, отложил все дела, чтобы навестить свою подругу. Таким образом Свобода имела в лице Женевьевы опасную соперницу.
Морис застал Женевьеву в ее маленьком салоне. Она была полна грации и предупредительности, но вместе с ней в салоне находилась молодая горничная с трехцветной кокардой, которая вышивала инициалы на носовых платках, сидя в углу у окна, и не ушла при появлении Мориса.
Морис нахмурился; Женевьева заметила гнев Олимпийца и стала еще любезнее, но не настолько, чтобы отослать из комнаты прислугу. Морис нервничал и ушел на час раньше, чем обычно. Все это могло быть случайностью, поэтому он набрался терпения.
В этот вечер ситуация была такой, что ее отзвуки дошли даже до Мориса, который уже довольно давно жил вне политики.
Потребовалось ни больше, ни меньше, чем падение политической партии, правившей во Франции в течение десяти месяцев, чтобы отвлечь его от любовных переживаний хотя бы на мгновение.
На следующий день Женевьева вела себя с Морисом точно также, как и накануне. Предвидя это, Морис продумал план своего поведения: спустя десять минут после прихода и, убедившись, что занятую вышиванием горничную и не думают отсылать, взглянул на часы, поднялся, поклонился Женевьеве и ушел, не сказав ни слова.
И более того, он ни разу не обернулся.
Бледная и нервная Женевьева поднялась, чтобы посмотреть вслед уходящему Морису, на мгновенье застыла, затем опустилась в кресло, впав в уныние от результатов своей дипломатии.
В этот момент появился Диксмер.
— Что, Морис ушел? — воскликнул он удивленно.
— Да, — пробормотала Женевьева.
— Но ведь он только что пришел?
— Да, около четверти часа назад.
— Ну, так он, наверное, вернется?
— Сомневаюсь.
— Оставьте нас, Мюгэ
[48]
, — сказал Диксмер.
Горничная взяла имя этого цветка вместо ненавистного ей имени Мария, которое она имела несчастье носить также как и Австриячка.
Мюгэ вышла.
— Итак, дорогая Женевьева, — спросил Диксмер, — вы помирились с Морисом?
— Напротив, друг мой, кажется, что сейчас отношения между нами стали еще более холодными, чем когда-либо.
— И чья же в этом вина? — спросил Диксмер.
— Мориса, конечно.
— Ну-ка, расскажите, я рассужу.
— Как! — покраснев, ответила Женевьева. — Вы не догадываетесь?
— Почему он рассердился? Не догадываюсь.
— Он, кажется, невзлюбил Мюгэ.
— Ах так? Ну, так нужно было ее отослать. Я не желаю из-за горничной лишаться такого друга как Морис.
— Но я думаю, — произнесла Женевьева, — он не будет требовать, чтобы ее вообще выслали из дома, будет достаточно…
— Чего?
— Что ее удалят из моей комнаты.
— И Морис прав, — сказал Диксмер. — Ведь он пришел к вам, а не к Мюгэ. Стало быть, Мюгэ ни к чему было находиться в комнате во время его прихода.
Женевьева с удивлением посмотрела на мужа.
— Но, друг мой… — пробормотала она.
— Женевьева, — продолжал Диксмер, — я думал, что вы — моя союзница, которая облегчит выполнение возложенной на меня миссии, а получается как раз наоборот, ваши страхи удваивают наши трудности. Я уже был уверен, что все наладилось, а оказывается, теперь придется все начинать сначала. Разве я не говорил, Женевьева, что уверен в вас и вашей чести? Разве я не говорил вам, наконец, что очень нужно, чтобы Морис вновь стал нашим самым близким другом? О, Боже! Ну, почему женщины вечно препятствуют нашим планам?
— Но, друг мой, нет ли у вас какого-нибудь другого средства? Я уже говорила, что будет лучше, если Морис станет находиться подальше от нас.
— Да, для всех нас, может быть. Но для той, которая выше нас, ради которой мы поклялись пожертвовать своим счастьем, жизнью и даже честью, нужно, чтобы этот человек вернулся к нам. Вы знаете, что тень подозрения уже пала и на Тюржи, и поговаривают, что узницам дадут другого лакея?
— Хорошо, я отошлю Мюгэ.
— Боже мой, Женевьева, — сказал Диксмер с нетерпением, которое он проявлял очень редко, — зачем вы мне все это говорите? Зачем раздувать пожар на пустом месте? Зачем создавать лишние трудности? Женевьева, будьте просто честной, преданной женой и делайте все как считаете нужным, вот и все. Завтра меня не будет, я заменяю Морана на земляных работах. Завтра я не обедаю с вами, а Моран во время обеда должен кое о чем просить Мориса. Он вам все расскажет сам. То, чего он должен добиться у Мориса, очень важно. Речь идет не о цели, к которой мы движемся, а о средстве ее достижения. Это последняя надежда этого человека, такого благородного, такого преданного, нашего защитника, которому мы обязаны жизнью.
— И ради которого я бы тоже отдала свою жизнь! — с воодушевлением воскликнула Женевьева.
— Да, Женевьева, это благороднейший человек, не знаю, как случилось, что вы не сумели сделать так, чтобы Морис полюбил его, а ведь очень важно, чтобы Морис полюбил его. А сейчас вы поставили Мориса в такое положение, что он может отказать Морану в просьбе, а вам нужно любой ценой добиться, чтобы Морис выполнил ее. Вы хотите, чтобы я сказал вам, Женевьева, до чего доведут Морана ваша деликатность и чувствительность?
