— Ну, как я могу угадать?
— Это Артемиза.
— Артемиза? — переспросил Морис, пытаясь вспомнить, что у него связано с этим именем.
— Ну, высокая брюнетка, с которой я познакомил тебя в прошлом году, на балу в Опере. Ты потом еще пошел с нами ужинать.
— А, да, действительно, — ответил Морис, — теперь припоминаю. Так это она?
— Да, у нее больше всех шансов получить этот титул. Я представил ее на конкурс, все фермопилы обещали мне отдать за нее свои голоса. Через три дня состоится конкурс, а сегодня — подготовительный обед. Сегодня мы будем разливать шампанское, а послезавтра, возможно, будем разливать кровь? Но пусть разливают, что хотят, Артемиза станет богиней, черт меня побери! Итак, пойдем, примерим ей тунику.
— Благодарю, но у меня всегда было отвращение к подобным вещам.
— Одевать богинь? Черт возьми, дорогой мой! С тобой очень нелегко. Хорошо, если это может тебя развеселить, то я буду надевать на нее тунику, а ты — снимать.
— Лорэн, я болен. Я не только не могу сам веселиться, но мне плохо и от веселья других.
— Ты меня просто пугаешь, Морис: ты больше не дерешься, не смеешься. Ты, случайно, не участвуешь в каком-нибудь заговоре?
— Не выдумывай, Лорэн. Оставь меня в покое. Я не могу и не хочу никуда идти. У меня постельный режим, я остаюсь.
Лорэн почесал за ухом.
— Я вижу в чем тут дело, — сказал он.
— Что же ты видишь?
— Я вижу, что ты ждешь богиню Разума.
— Черт возьми, — разозлился Морис, — очень тягостно иметь таких остроумных друзей. Уходи, или я осыплю проклятьями и тебя, и твою богиню…
— Давай, осыпай…
Но стоило Морису поднять руку, чтобы усилить слова жестом, как вошел слуга и протянул ему письмо.
— Гражданин Ажесилас
[42]
, ты входишь в самый неподходящий момент, — воскликнул Лорэн. — Именно сейчас твой хозяин собирался проявить себя во всем великолепии.
Морис опустил руку и с полным безразличием потянулся за письмом. Но стоило ему лишь коснуться конверта, как он вздрогнул, с жадностью поднес письмо к глазам, пожирая взглядом и почерк, и печать. Побледнев так, что, казалось, сейчас последует обморок, он распечатал конверт.
— О! — прошептал Лорэн. — Вот, кажется, и у тебя пробуждается интерес к жизни.
Но Морис больше его не слушал, целиком погрузившись в эти несколько строк, написанных Женевьевой. Прочитал их раз, потом перечитал два, три, четыре раза. Потом он вытер лоб и уронил руку с видом ошалевшего человека.
— Черт побери! — закричал Лорэн. — Кажется, пришло письмо с хорошими известиями?
Морис в пятый раз перечитал текст, и вновь румянец окрасил его лицо. Иссохшие глаза вновь увлажнились, глубокий вздох расширил грудь, и Морис, позабыв о болезни и слабости, выпрыгнул из кровати.
— Одежду! — крикнул он удивленному слуге. — Мою одежду, дорогой Ажесилас. О, Лорэн, мой добрый Лорэн, я ведь ждал это письмо каждый день, но, по правде говоря, уже не надеялся. Так, белые штаны, рубашка с жабо. Сейчас же бриться и причесываться!
Слуга бросился выполнять приказания Мориса.
— О! Вновь увидеть ее! — воскликнул молодой человек. — Лорэн, ведь до сих пор я не знал, что такое счастье.
— Бедный Морис, — заметил Лорэн, — мне кажется, тебе надо сделать то, что я тебе посоветовал.
— О, дорогой друг, — опять воскликнул Морис, — прости меня, но сейчас я совсем потерял голову.
— Возьми мою, — смеясь ответил Лорэн, довольный своей шуткой.
Морис тоже рассмеялся, и другу было удивительно вновь слышать его смех.
Счастье вновь вернуло ему чувство юмора.
Но это было еще не все.
— Вот возьми, — сказал он, протягивая цветущую ветку апельсинового дерева, — передай от моего имени этот цветок достойной вдове Мавзола
[43]
.
— Вот так галантность! — воскликнул Лорэн. — Прощаю тебя, потому мне кажется, что ты влюблен, а я всегда с глубоким почтением отношусь к большим несчастьям.
— Да, я влюблен, — проговорил Морис, сердце которого разрывалось от захлестнувшего его счастья. — Да, я влюблен и теперь знаю, что она меня тоже любит. Если бы она меня не любила, то не позвала бы, не так ли, Лорэн?
— Согласен, — ответил обожатель богини Разума. — Но то, как ты воспринимаешь подобные вещи, меня просто пугает.
Часто любовь Эгерии
[44]
оборачивается изменой
Тирана по имени Купидон.
Люби Разум, как я люблю,
О нем ведь порой забывают,
И глупость не сделаешь ты.
— Браво! Браво! — закричал Морис, хлопая в ладоши.
Он бросился к лестнице, перепрыгивая через четыре ступени, выбежал на улицу и устремился в знакомом направлении — на старинную улочку Сен-Жак.
— Это он мне аплодировал, как ты думаешь, Ажесилас? — спросил Лорэн.
— Да, конечно, гражданин, и в этом нет ничего удивительного, то, что вы прочли, было очень красиво.
— В таком случае он болен еще сильнее, чем я думал, — заметил Лорэн.
И в свою очередь он спустился по лестнице, только более спокойно. Ведь Артемиза не была Женевьевой.
Едва Лорэн с цветущей веткой апельсинового дерева вышел на улицу Сент-Оноре, как толпа молодых граждан почтительно проследовала за ним, несомненно принимая его за одного из тех добродетельных молодых людей, которым Сен-Жюст
[45]
предлагал носить белые одежды и ходить, держа в руке флер-доранж.
Этот эскорт разрастался, поскольку в то время добродетельного молодого человека можно было встретить весьма редко.
И вся процессия была свидетелем того, как цветы были преподнесены Артемизе. Это был знак внимания, от которого остальные претендентки на титул богини Разума сделались просто больными.
