— Бедный отец, — сказал сержант.
К Родине любовь
Душит голос крови.
Одно стонет, и другое просит
В жертву долга…
— Папаша Тизон, если ты сможешь найти рифму, завершающую это стихотворение, скажи мне. А то мне никак не удается ее подобрать.
— А ты, гражданин сержант, когда дочь придет повидаться со своей бедной матерью, которая без нее уже просто погибает, пропусти уж ее.
— Приказ для меня — закон! — ответил сержант, в котором читатели несомненно узнали нашего друга Лорэна. — Заверяю тебя, когда придет твоя дочь, ее пропустят.
— Спасибо, бравый фермопил, спасибо, — поблагодарил Тизон.
И он направился с докладом в Коммуну, нашептывая:
— О, бедная жена, хоть бы ей посчастливилось!
— Послушай, сержант, — обратился к Лорэну один из караульных, слышавших этот разговор, глядя вслед уходящему Тизону, — это трогает до глубины души, не правда ли?
— Что именно, гражданин Дево? — спросил Лорэн.
— Ну, как же! — сказал сентиментальный гвардеец. — Видеть как человек с суровым лицом и каменным сердцем, этот безжалостный страж королевы уходит со слезами горя и радости на глазах из-за того, что его жена увидит дочь, а он — нет! Да, сержант, не раздумывая можно сказать, все это очень печально…
— Несомненно, вот поэтому он и не раздумывает, а просто уходит со слезами, как ты точно подметил.
— О чем он должен думать?
— Хотя бы о том, что другая женщина, с которой он так безжалостно обращается, тоже три месяца не видела своего ребенка. Но о ее горе, о ней он не думает, его волнуют только свои беды. Конечно, эта женщина была королевой, — продолжал сержант насмешливым тоном, смысл которого трудно было понять, — и он должен обращаться с королевой иначе, чем со своей женой.
— Неважно, все равно это грустно, — сказал Дево.
— Грустно, но необходимо, — заметил Лорэн. — Самое лучшее, как ты уже Сказал, не думать…
И он принялся мурлыкать:
Вчера Нисетта в роще темной
Шла одинешенька…
В то время как Лорэн сочинял эту буколическую песенку, слева от поста вдруг послышался сильный шум: проклятия, угрозы, плач.
— Что случилось? — спросил Дево.
— Кажется, голос ребенка, — прислушиваясь, ответил Лорэн.
— Действительно, — сказал один из караульных, — там бьют бедного малыша. Все-таки не стоило посылать людей, не имеющих собственных детей.
— Не хочешь ли спеть? — произнес какой-то пьяный и хриплый голос.
И, подавая пример, заорал:
Мадам Ве´то
[34]
собиралась
Перерезать весь Париж.
— Нет, — ответил ребенок, — я не буду петь.
— Так ты будешь петь?
И пьяный опять завел свое:
Мадам Ве´то собиралась…
— Нет, — ответил ребенок, — нет, нет, нет.
— Ах ты, маленький негодяй! — сказал хриплый голос.
И в воздухе раздался свист ремня. Ребенок завопил от боли.
— Черт возьми! — сказал Лорэн, — это же подлец Симон избивает маленького Капета.
Кое-кто из солдат караульной службы пожал плечами, двое или трое попытались улыбнуться. Дево поднялся и ушел.
— Я ведь говорил, — прошептал он, — что таким отцам, как я, здесь нечего делать.
Вдруг маленькая дверь открылась, и королевский сын выбежал во двор под ударами ремня своего стража, но рядом упало что-то тяжелое, задев его ногу.
— А! — закричал ребенок.
Он споткнулся и опустился на колено.
— Принеси мне колодку, чудовище, а не то я…
Ребенок поднялся и в знак отказа покачал головой.
— Ах так! — прорычал тот же голос. — Ну, подожди, я покажу тебе.
И сапожник Симон высунул голову из чулана, словно дикий зверь из берлоги.
— Довольно! — прикрикнул Лорэн, нахмурив брови. — И до чего же мы так дойдем, гражданин Симон?
— Нужно покарать этого волчонка, — сказал сапожник.
— За что его карать? — спросил Лорэн.
— За что?
— Да.
— За то, что этот маленький негодяй не хочет ни петь, как настоящий патриот, ни работать, как настоящий гражданин.
— И зачем тебе это нужно? — ответил Лорэн. — Разве нация доверила тебе Капета для того, чтобы ты учил его петь?
— Ах, вот в чем дело! — произнес удивленный Симон. — Куда это ты суешь свой нос, сержант? Я тебя спрашиваю.
— Куда я сую свой нос? Я вмешиваюсь в то, что касается каждого человека, имеющего сердце. А сердечному человеку не пристало смотреть, как бьют ребенка.
— Подумаешь! Ведь это сын тирана.
— В первую очередь это ребенок, ребенок, не имеющий никакого отношения к преступлениям своего отца, невинный ребенок. Следовательно, его не за что наказывать.
— А я говорю, что его отдали мне для того, чтобы я делал с ним все, что захочу. А я хочу, чтобы он пел песню «Мадам Вето», и он будет петь.
— Но пойми, несчастный, — сказал Лорэн, — мадам Вето — это его мать. Ты бы хотел, чтобы твоего сына заставляли петь о том, что его отец — негодяй?
— Я? — завопил Симон. — Ах, ты чертов аристократ!
— Не надо проклятий, — остановил его Лорэн. — Я не Капет, но и меня никто бы не заставил петь силой.
— Я сдам тебя под арест, поганый аристократ.
— Ты? — сказал Лорэн. — Ты сдашь меня под арест? Попробуй арестовать хоть одного фермопила!
— Посмотрим. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. А пока, Капет, собери мои колодки, возьми туфель или, тысяча чертей…
— А я, тебе говорю, — страшно побледнев, сказал Лорэн, делая шаг назад и сжав зубы, — что он не будет собирать твои колодки. Я тебе говорю, что он не будет подавать тебе туфли, слышишь ты, гнусный негодяй? Ах да, у тебя есть большая сабля, но ею ты можешь напугать только самого себя. Попробуй только коснуться ее!
— А!.. Убивают! — завопил Симон, белея от бешенства.
В это время во двор вошли две женщины. У одной из них в руках был документ. Она обратилась к часовому.
— Сержант! — крикнул часовой. — Это дочь Тизона, она просит разрешения повидать свою мать.
— Пропусти, Совет Тампля разрешил, — сказал Лорэн, не оборачиваясь, так как боялся, чтобы Симон не воспользовался этим и не начал бить ребенка.
