— Вы арестуете меня? — спросил он.
— Да, гражданин Лорэн.
— За что?
— Потому что ты — подозрительный.
— Ах, вот как.
— Комиссар нацарапал внизу протокола об аресте несколько слов.
— А где твой друг? — продолжал он.
— Какой друг?
— Гражданин Морис Линдей.
— Очевидно, у себя дома, — ответил Лорэн.
— Нет, он живет у тебя.
— Здесь? Ну, полноте! А впрочем, ищите, и если вы найдете…
— Вот донос, — сказал комиссар, — вполне определенный.
И он протянул Лорэну бумагу, исписанную безобразным почерком с довольно загадочной орфографией. В нем сообщалось, что видели, как каждое утро от гражданина Лорэна выходит гражданин Линдей подозрительный, об аресте которого принято постановление.
Донос был подписан Симоном.
— Ах, вот в чем дело! Этот сапожник теряет практику, — сказал Лорэн, — если он пытается делать сразу два дела. Ну, каково — доносчик и набойщик подметок! Однако, ты просто Цезарь, Симон.
И он рассмеялся.
— Гражданин Лорэн, — спросил комиссар, — где гражданин Морис? Мы требуем, чтобы ты его выдал.
— Ну, я же сказал вам, что здесь его нет!
Комиссар прошел в соседнюю комнату, потом поднялся в каморку, гас жил слуга Лорэна. Осмотрел еще одну комнату. Никаких следов Мориса.
Но на столе в столовой внимание комиссара привлекла недавно написанная записка. Это ее утром, уходя из дома, чтобы не будить друга, хотя они спали в одной комнате, оставил Морис.
«Я иду в трибунал, — сообщал он, — завтракай без меня. Вернусь только вечером».
— Граждане, — сказал Лорэн, — как бы я ни хотел подчиниться вам, вы понимаете, что я не могу идти с вами в сорочке… Позвольте, слуга оденет меня.
— Аристократ! — бросил кто-то. — Ему нужна помощь, чтобы надеть штаны…
— Боже мой, да! — ответил Лорэн. — Я ведь как гражданин Дагобер
[70]
. Вы заметили, что я не сказал «король».
— Ладно, заканчивай евси дела, — разрешил комиссар, — но поторапливайся.
Из каморки появился слуга и стал помогать хозяину одеваться.
Лорэн позвал слугу не потому, что не мог одеться сам. Он рассчитывал, что тот, замечавший абсолютно все, позже передаст Морису обо всем здесь произошедшем.
— А теперь, судари… простите, граждане… теперь, граждане, я готов и следую за вами. Только позвольте мне, прошу вас, взять с собой последний том «Писем к Эмилии» Демустье, который только что появился, и я еще не успел прочитать его — это скрасит мое пребывание в заключении.
— Твое заключение? — рассмеялся Симон, который выступал в роли представителя муниципальной гвардии, наблюдая за четырьмя членами секции. — Оно будет недолгим: ты проходишь по делу женщины. которая пыталась заставить бежать Австриячку. Ее сулят сегодня… а тебя осудят завтра, после того, как ты дашь свидетельские показания.
— Сапожник, — мрачно сказал Лорэн, — вы слишком быстро пришиваете подметки.
— Да, но как хорош будет удар резака! — ответил Симон с омерзительной улыбкой. — Ты увидишь, увидишь, мой красавец.
Лорэн пожал плечами.
— Ну, что, идем? — сказал он. — Я жду вас.
И когда все повернулись, чтобы спуститься по лестнице, Лорэн наградил Симона таким сильным ударом ногой, что тот, вопя, скатился по крутым ступенькам.
Члены секции не могли удержаться от смеха. А Лорэн сунул руки в карманы.
— При исполнении моих обязанностей, — сказал побелевший от гнева Симон.
— Черт побери! — удивился Лорэн. — А разве мы все здесь не три исполнении обязанностей?
Его посадили в фиакр и отвезли во Дворец Правосудия.
Глава XXIII
Лорэн
Если читатель пожелает еще раз последовать за нами в революционный трибунал, то мы на том же самом месте обнаружим Мориса, еще более бледного и взволнованного.
В тот момент, когда мы опять открываем сцену этого скорбного театра, куда ведут нас скорее события, чем желание, суд уже начался. Двое обвиняемых с вызывающей тщательностью — в то время это было своеобразным издевательством над судьями — перед тем, как отбыть на эшафот, привели себя в порядок, и судьи еще
обменивались репликами с адвокатами, неясные слова и выражения которых были похожи на слова врача, отчаявшегося от состояния своего больного.
В этот день трибуны занимал народ в свирепом расположении духа. Именно в том, которое подстегивает суровость судей: под взглядами люда из предместий судьи держатся лучше, так же, как актер удваивает энергию, чувствуя дурное настроение публики.
Итак, с десяти утра пять обвиняемых, стараниями этих неуступчивых судей превратились в приговоренных. Те двое, что еще находились на скамье подсудимых, ожидали решения судей: да или нет, оставят им жизнь или швырнут в объятия смерти.
Присутствующие в зале ожесточились от ежедневной, уже привычной трагедии, превратившейся в излюбленный спектакль. И теперь, когда обсуждался приговор, народ своими выкриками принимал участие в этом представлении.
— Смотри! Смотри! Посмотри на того высокого! — указывала одна вязальщица другой, той, у которой не было шляпки, поэтому ей приходилось носить трехцветную кокарду на своем шиньоне. — Смотри, какой он бледный! Можно подумать, что это уже мертвец.
Обвиняемый, с презрительной улыбкой взглянул на женщину.
— О чем ты говоришь? — удивилась соседка. — Он же смеется.
— Да, сквозь слезы.
Один из ремесленников взглянул на часы.
— Сколько времени? — полюбопытствовал сосед.
— Без десяти час! Затянулось уже на три четверти часа.
— Точно, как в городе несчастий — Данфроне: прибыл в полдень — повешен в час.
— А маленький-то, маленький! — кричал другой зритель. — Посмотрите-ка на него, какой уродливой будет его голова в корзине!
— Не торопись оценивать, ведь не всегда удается заглянуть в нес.
— У Сансона можно потребовать показать голову: есть такое право.
— Посмотри, какая красивая голубая одежда у этого тирана, если уменьшится число богатых, то хоть это скрасит жизнь бедным.
Да, как объяснял палач королеве, беднякам доставались наряды богатых жертв. Сразу после казни одежда направлялась в Салпетриер, где ее распределяли среди нуждающихся — туда же была отправлена и одежда казненной королевы.
Морис не обращал внимания на все эти разговоры. Собственные заботы и тревоги словно изолировали его от других.
