— Мне нравится эта мысль, — сказал кюре.
Они прошли к Инженю. Подобно сестрице Анне, Инженю стояла у окна и, подобно сестрице Анне, не видела, чтобы к ней кто-либо шел.
Ретиф коснулся плеча Инженю; та, вздрогнув, обернулась. Потом, увидев отца и кюре, она грустно улыбнулась одному, поклонилась другому и снова села на привычное место.
Тогда Ретиф рассказал Инженю о раскаянии и добродетелях Оже.
Инженю слушала без интереса.
Ей было безразлично, станет г-н Оже честным или бесчестным человеком. Увы! Она многое отдала бы за то, чтобы Кристиан совершил столько же преступлений, сколько Оже, раскаявшись сходным образом.
— Ну что, довольна ты этим извинением? — спросил Ретиф, закончив свой рассказ.
— Да, конечно, очень довольна, отец, — машинально ответила Инженю.
— Прощаешь ли этого несчастного человека?
— Я его прощаю.
— О! — воскликнул кюре, ликуя от радости. — Теперь этот бедняга возродится! Это прекрасное деяние сотворило ваше великодушие, господин Ретиф; но это не все, вам еще, наверное, предстоит совершить более похвальное деяние, и вы, я в этом уверен, его совершите.
Ретифа вновь охватили его первоначальные опасения.
Он посмотрел на кюре, который тоже смотрел на Ретифа с улыбкой на губах и настойчивостью в глазах.
Он вздрогнул, уже считая, будто видит, как кюре достает из большого кармана свой бархатный кошелек.
— О! Я полагаю, что он богаче нас с вами, господин кюре, — поспешил заметить Ретиф, чтобы упредить просьбу, которой он опасался.
— Нет, нет, это и вводит вас в заблуждение, — возразил священник. — Он довел все до конца: отверг деньги графа д'Артуа, отказался от причитавшегося ему жалованья и — бедняга! — использовал на благие дела свои сбережения. И сделал это лишь потому, что всем сердцем стремился искупить свою вину; и, в самом деле, деньги этого проклятого
аристократического дома оказались не чем иным, как платой за те дурные дела, какие Оже хотел искупить.
— Неважно, неважно, господин кюре, — перебил Ре-тиф, — но все-таки согласитесь: было бы странно, если господин Оже, причинив нам столько несчастий, пришел к нам просить милостыню.
— Если бы он даже попросил у вас милостыню, господин Ретиф, — возразил славный кюре, — то, я полагаю, вы, как добрый христианин, должны были ему ее подать; больше того: эта милостыня в глазах Господа была бы бесконечно более похвальной, чем то зло, что он вам причинил.
— Однако… — пролепетал Ретиф.
— Но вопрос вовсе не в этом, — прервал его кюре. — Оже не желает ничего просить и жаждет лишь возможности жить своим трудом; он уже совершенно честный человек, а скоро станет честнее всех.
— Чего же тогда он просит? — спросил Ретиф, совсем успокоившись. — Объясните мне, господин кюре.
— Это просит не он, дорогой мой сосед, это я прошу вас за него.
— И чего вы просите? — осведомился Ретиф, встав со стула и перебирая пальцами.
— Я прошу то, что каждый честный гражданин может, не краснея, просить у своего ближнего, — работы!
— Ах, вот оно что!
— Вы ведь обеспечиваете работой много народу, господин Ретиф.
— Нет… Я набираю сам, и к тому же мне неизвестно, что господин Оже печатник.
— Он будет делать все, чтобы жить честно.
— Ах ты черт!
— Если вы сами не можете дать ему работу, то у вас, по крайней мере, есть знакомые.
— У меня есть знакомые, — машинально повторил Ретиф. — У нас, черт побери, есть же знакомые? Не так ли, Инженю?.. Конечно, у нас есть знакомые!
— Да, отец мой, — рассеянно ответила девушка, — есть.
— Давай поищем… Во-первых, у нас есть господин Мерсье, хотя он, как и я, никого не нанимает.
— Ах, какая незадача! — воскликнул кюре.
— Но подумай же, Инженю!
Девушка подняла свои красивые голубые глаза, насквозь пронизанные грустью.
— Господин Ревельон, — подсказала она.
— Ревельон? Фабрикант обоев, что владеет мануфактурой в предместье Сент-Антуан? — осведомился аббат Боном.
— Ну, конечно! — воскликнул Ретиф.
— Да, это он, — ответила Инженю.
— Но мадемуазель права, — сказал аббат, — для нашего дела это превосходное знакомство! Господин Ревельон нанимает много рабочих.
— Но, скажите все-таки, что он умеет, ваш господин Оже? — спросил Ретиф.
— О, он не лишен образованности — это сразу видно… Скажите о нем господину Ревельону и в полной уверенности рекомендуйте ему Оже.
— Это будет сделано сегодня же, — заявил Ретиф, — хотя…
— Ну, что еще мешает? — с тревогой спросил аббат Боном.
— Хотя, вы понимаете, рекомендовать его господину Ревельону будет трудно, у него дочери… и ведь…
— Что?
— … ведь, надо вам признаться, дорогой мой сосед, именно господин Ревельон предоставил нам своих рабочих, чтобы они избили похитителя.
— Вы расскажете ему о его раскаянии, дорогой господин Ретиф.
— Фабриканты — люди недоверчивые, — покачав головой, заметил Ретиф.
— Вы же, в конце концов, не оставите без помощи жертву испорченности сильных мира сего!..
Этот способ рассмотрения вопроса окончательно убедил Ретифа, выразившего твердое намерение его решить. И он действительно сдержал свое обещание.
XXXI. АРИСТОКРАТ И ДЕМОКРАТ ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ СЕНТ-АНТУАН
Было уже поздно, когда аббат Боном ушел от Ретифа, но романист, вопреки полученной им новости о раскаянии Оже, не хотел рисковать идти в темноте с дочерью по улицам Парижа и лишь на другой день, в полдень, отправился к торговцу обоями, чтобы исполнить то обещание, что накануне он дал господину кюре прихода Сен-Никола-дю-Шард онере.
Ревельон вел громкую беседу с одним из соседей.
Две дочки Ревельона сразу завладели Инженю и попросили Ретифа подождать, пока г-н Сантер закончит разговор с их отцом.
— Сантер-пивовар? — спросил Ретиф.
— Да, господин Ретиф; вы можете их послушать.
— Черт возьми, охотно! Мне даже кажется, что они кричат слишком громко.
— Так бывает всегда, когда они говорят о политике.
— Но, похоже, они ссорятся.
— Возможно, если иметь в виду, что они ни в чем не согласны друг с другом; однако, поддерживая деловые отношения, они никогда серьезно не ссорятся, и, как бы они громко ни кричали, нас это не волнует.
