— Валентин, Валентин, — произнес скульптор, изо всех сил пытаясь сдержать свой гнев, — ты бредишь, у тебя помутился разум, опомнись!
— Смерть избавила ее от всех страданий, самым мучительным из которых было принадлежать тебе.
— Валентин!
— Посмей теперь попросить Бога вернуть Юберту, того самого Бога, перед которым ты постыдился назвать ее своей женой.
— Валентин, ты оскорбляешь меня, невзирая на мое горе, но берегись!
— Вот как! Ты считаешь правду оскорблением? Тем лучше, это облегчает мне задачу, Ришар. Ты думал, что, раз меня сломило постигшее нас с Юбертой несчастье, я перестал о ней думать и разлюбил ее; ты думал, что, раз она осталась без защиты и поддержки, ты теперь можешь вести себя по отношению к ней как угодно подло и трусливо.
— Валентин, — вскричал скульптор, покраснев от гнева, — мое терпение скоро лопнет, берегись, берегись!
— Я терпел два месяца, а тебе придется потерпеть еще несколько секунд. Да, я здесь уже два месяца, — продолжал он, указывая на соседний дом, смутно видневшийся в темноте, — я ни разу не говорил с Юбертой, но видел ее время от времени и читал на ее лице огорчения, которые ты ей доставлял. Я делил с ней все мучения и тревоги, которые ты ей причинял. Я видел, как она бледнеет и худеет с каждым днем… я видел, как она подходит все ближе к краю могилы, которую ты уготовил ей при жизни… И все же я продолжал ждать, говоря себе: «Нет, человек может взбунтоваться против тех, кто его притесняет, либо против досаждающих ему врагов, но он не способен убить несчастное создание, повинное лишь в любви к нему; никто не способен на такое злодеяние, особенно, если мужчина поклялся сделать свою подругу счастливой. Нет, Ришар сжалится над ней…» И вот как ты пожалел ее!
— Разве я мог вообразить, что ей взбредет такое в голову?..
— Ты не думал, что она предпочтет умереть, нежели жить в бесчестье? В самом деле, Ришар, ты не мог этого предположить; ты прав, но я, тот, кто знал, какое благородное сердце бьется в груди этой бедной девочки, я должен был давно прийти к ней и сказать: «Вам следует как можно скорее уйти от презренного негодяя, который обманул вас; не переживайте и держите выше голову — вот рука порядочного человека, вы можете на нее опереться».
Казалось, Валентин забыл о присутствии Ришара; он продолжал говорить, как бы размышляя вслух:
— Ах! Это правда, это чистая правда!.. Если бы я так поступил, Юберта осталась бы жива и мы сейчас слышали бы ее голос… О Боже мой, Боже мой, как мне плохо!..
В порыве отчаяния молодой человек устремился к телу девушки, заключил его в объятья и принялся осыпать лицо Юберты поцелуями, в то же время яростно проклиная ее обидчика.
Каким бы черствым ни было сердце Ришара, сколь бы унизительной ни была сейчас его роль, он был потрясен и крупные слезы катились по его щекам.
Внезапно Валентин резко поднялся и вскричал:
— Теперь ты понимаешь, Ришар, что я хочу лишь одного — отомстить за Юберту?
— Хорошо, — ответил скульптор, — завтра я буду в твоем распоряжении.
— Завтра?.. О чем ты говоришь?.. Завтра, безумец?.. Да разве я знаю, доживу ли до завтра… и захочет ли Бог, чтобы завтра взошло солнце и осветило землю, на которой ее больше нет?.. Нет, не завтра, а немедленно.
— Где же мы будем драться, безумец?
— Здесь, возле тела покойной.
— Помилуй! Я ни за что не соглашусь на такой поединок.
— Ты будешь драться, потому что я тебя заставлю.
— Каким образом?
— Я заставлю тебя, повторяя, что ты трус!
— Трус!
— А если этого недостаточно, я готов плюнуть тебе в лицо.
— Черт побери! Ты, наконец, замолчишь? — вскричал скульптор и так сильно толкнул приблизившегося к нему Валентина, что тот упал на кровать.
— Да, жалкий трус! — продолжал ювелир. — Ты пользуешься тем, что наши силы неравны и я безоружен; это меня не удивляет — разве ты уже не сделал себе щит из моей любви и моего уважения к Юберте? Трус, трус, трус!
С этими словами Валентин погрозил скульптору кулаком.
Глаза Ришара засверкали, и лицо исказилось от гнева.
— Хорошо, — сказал он, — давай драться; я, в свою очередь, клянусь, что скоро в этой комнате будет два трупа. Я схожу за оружием и вернусь через несколько минут.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Оружие? — воскликнул Валентин, останавливая скульптора. — Ах, да, господин художник может убивать только по правилам; к тому же ты привык обращаться с оружием и не прочь воспользоваться своим преимуществом. Нет, я — простой мастеровой и буду драться с помощью того, что попадется мне под руку; закрой только дверь во двор!
— Как хочешь! — вскричал Ришар. — В таком случае, я возьму кузнечный молот, чтобы размозжить тебе голову. Ты поплатишься за свои оскорбления!
Ришар направился к двери, а Валентин тем временем сходил в мастерскую, вернулся оттуда с длинным и острым железным циркулем, каким обычно пользуются плотники, и тщетно пытался разломать его.
— Дай его мне, — сказал Ришар, нетерпеливо выхватывая циркуль из рук Валентина, — побереги свои силы, они тебе сейчас потребуются.
Перевернув циркуль, он покрутил его в руках и разделил надвое в месте соединения двух ножек, в результате чего появилось два кинжала, длина каждого из которых составляла примерно шесть дюймов.
— Выбирай, — сказал Ришар, — и давай поспешим; теперь мне не терпится убить тебя, Валентин!
Валентин схватил клинок, который протягивал ему бывший друг, и бросил последний взгляд на Юберту.
Между тем скульптор обернул свое запястье носовым платком, закрепил оружие в одной из складок платка и принял оборонительную позу.
— Ну же, иди сюда, — произнес он, — и пусть твоя кровь падет на твою голову! Ты сам этого хотел!
Валентин ничего не ответил — его взгляд был по-прежнему прикован к покойной.
— Скоро я отомщу за тебя, Юберта, либо последую за тобой, — прошептал он.
Затем он обернулся и приготовился к бою, не принимая никаких мер предосторожности, к которым прибегнул скульптор.
Ришар стоял спиной к кровати — с таким же расчетом, как он тщательно закреплял свое оружие, он выбрал это место: свеча стояла у изголовья Юберты, свет бил Валентину в глаза, тогда как сам скульптор оставался в тени.
Возможно, он также не хотел видеть тела девушки — единственного свидетеля этой страшной дуэли.
Как бы то ни было, было ясно, что Ришар, подобно его бывшему другу, решил драться не на жизнь, а на смерть.
Ноги противников соприкасались, и стальные клинки находились всего лишь в двух дюймах друг от друга; их схватка, как это бывает во всех схватках мужчин, началась с поединка глаз — каждый стремился пронзить соперника взглядом, прежде чем проткнуть ему грудь оружием.
