«Все идет скверно, приходите».
— Раффе! — подняв голову, позвал он.
— Я здесь, монсеньер, — откликнулся секретарь.
— Что за слуга принес это?
— Одетый в серое.
— Незнакомый?
— Совершенно незнакомый.
— Но у тебя есть предположения?
— Насчет чего, монсеньер?
— Насчет этой записки, взгляни-ка. И он передал письмо Раффе.
Лакей в свою очередь прочитал: «Все идет скверно, приходите».
— Так что же?
— О чем вы?
— Что именно идет скверно?
— Не имею представления, монсеньер.
— Ну и что толку тогда, что ты умнее меня?
— Боже мой, да кто мог сказать такое?! — вскричал Раффе.
— Эхо. Ну, а «приходите»?
— Да, здесь сказано «приходите».
— Слова «Все идет скверно» — вот что меня смущает.
— Да нет, монсеньер, по-моему, смущаться здесь не с чего.
— Как это?
— В нашей прекрасной стране Франции столько всяких дел, которые складываются не слишком благополучно! Остается только выбрать…
— А! Вот я вас и поймал, господин негодник!
— На чем, монсеньер?
— На том, что вы дурно отзываетесь о господине де Флёри.
— Я?! — воскликнул Раффе. — Я дурно отзываюсь о господине де Флёри?
— Черт возьми, ты же сказал, что во Франции все идет скверно, а это, я полагаю, до известной степени касается господина де Флёри.
— Монсеньер, в настоящее время превосходство ума целиком на вашей стороне.
— «Все идет скверно, приходите», — еще раз повторил герцог-дипломат.
— Это писала женщина, — сказал Раффе.
— Проклятье! Прелестное умозаключение. Но какая женщина? Вот в чем вопрос.
— Погодите, — промолвил Раффе. — Если перечислить их всех, мы до нее дойдем. Итак, прежде всего госпожа де Майи.
— Я распрощался с ней в пять вечера, и все шло хорошо.
— Госпожа де При?
— С ней я не виделся целую вечность, и потом, она у себя в поместье.
— Мадемуазель де Шароле?
— Она рожает, это занятие для нее столь привычно, что она справляется с ним не иначе как весьма успешно.
— Госпожа де…
— Да нет же, сто раз нет! — прервал его Ришелье. — Я тебе повторяю: почерк мне незнаком.
— В таком случае это почерк поддельный, — предположил Раффе.
— Ну, за удачное словцо я прощаю тебе, что ты ничего не смог угадать.
— У меня возникла мысль, монсеньер.
— Так пусть же она будет удачной.
— Не ходите туда, куда вас зовут.
— Дурак! Мне же не объяснили, куда я должен идти!
— Я четырежды болван, монсеньер, так что вы, называя меня всего лишь дураком, крадете у меня половину.
— Послушай, Раффе, у меня в свою очередь тоже появилась мысль, — произнес герцог, зевая.
— Она-то уж получше моей, монсеньер?
— Надеюсь. Приготовь-ка мне постель.
— Это будет тем более разумно, монсеньер, что мне это послание кажется ловушкой.
— Я не утверждаю, что ты не прав.
— В таком случае, монсеньер…
— Приготовь мне постель, говорю тебе.
— Считаю своим долгом напомнить монсеньеру, что на часах сейчас едва ли больше одиннадцати.
— Подумать только! — сказал Ришелье. — Кстати, насчет одиннадцати часов: здесь внизу листа какая-то цифра.
— Да, там изображена цифра четыре.
— Четыре? Что она может значить?
— Это дата, число месяца.
— Ах ты плут! Сегодня двадцать пятое.
— Значит, письмо задержалось в пути; кроме того, возможно, что оно пришло издалека, из Китая к примеру.
— Так ты понял, что это за цифра?
— Нет!
— Это час.
— Браво! Монсеньер попал в самую точку: это час.
— И знаешь что, Раффе? Если мне писали в четыре, стало быть, я запаздываю уже на семь часов.
— И прекрасно.
— Что ты сказал?
— Ложитесь спать, монсеньер.
— Вот еще! Нет уж, спать я больше не хочу, меня мучает совесть.
— Вас, монсеньер? Это невозможно.
— Видишь ли, Раффе, это не ловушка.
— А почему?
— Тогда эта особа не стала бы называть час, когда она это писала.
— В таком случае это близкая приятельница монсеньера, которая воображает, что он с первого взгляда все поймет.
— Что ж! Поскольку я ничего не понял и не смог ответить, я тем самым избавлюсь от нее.
— Берегитесь, монсеньер: этот почерк говорит о характере твердом, если судить по нажиму, и дерзком, судя по росчеркам. Такая женщина от своего не отступится, монсеньер.
— Ты думаешь?
— Кто писал, напишет снова.
Едва Раффе успел закончить эту фразу, как вошел лакей с письмом.
— Опять! — вырвалось у герцога.
— А я что говорил? — торжествуя, заявил Раффе. Ришелье распечатал конверт.
Почерк был все тот же.
— Ты был прав, клянусь честью! — вскричал герцог. Он прочел:
— «Вы правильно сделали, что не пришли: это было бы неосторожно».
Гм! Вот ведь что получается, Раффе.
— Продолжайте, монсеньер.
— «Вместо того чтобы навестить меня в моем особняке, приходите поговорить со мной. Я жду вас в наемной карете на углу вашей улицы».
Раффе, это или принцесса, или прачка.
— Монсеньер, для принцессы она чересчур сильна в орфографии.
— Подай мне мою шпагу. Я иду.
— Монсеньер, это неосмотрительно.
— Ты прав. Отправляйся туда сам. Если это развлечение, я его тебе уступаю.
Раффе скорчил гримасу.
— Пусть так, — вздохнул он. — Но монсеньеру стоит подумать об одном: если это принцесса, он будет опозорен.
Так они переговаривались и все не могли ни на что решиться.
— Раффе, — заметил Ришелье, — если я иду, не подобает заставлять себя ждать; если же я не иду, приготовь мне постель.
