— Вы видите там, господин аббат, человека, который не более помешан, чем я.
— Ба! Так кто же этот бедолага? Начальник покачал головой:
— Он равным образом и не бедолага.
— Тогда кто же он? — с возрастающим интересом спросил аббат.
— Один мелкий сардинский дворянин.
— Дворянин?
— Маркиз.
— Его имя известно?
— Никому не положено его знать, но я, как начальник этого заведения, знаю его.
— И как его зовут?.
Начальник было зашептал что-то.
— Нет, не говорите, — сообразив, перебил его Шанмеле. — Он сам мне скажет на исповеди.
— Вы будете его исповедовать?
— Разумеется.
— И войдете к нему?
— Завтра же.
— Но это убийца!
— Тем важнее, чтобы я исповедовал его, — сказал Шанмеле с простотой тем более возвышенной, что в глубине души он поневоле дрожал.
— Его зовут маркиз делла Торра, — сказал начальник, уже не помня или умышленно забывая о том, что только что сказал Шанмеле по поводу имени узника. — Вам знакомо это имя?
— Нет, — отвечал аббат. — Впервые его слышу. И Шанмеле сделал шаг в сторону камеры.
— Да погодите, — остановил его начальник, — дайте мне досказать эту историю.
— Да, верно, — сказал священник, — в том, что вы мне поведаете, я, может быть, найду какой-либо источник утешения для этого человека.
— Так вот. Он был греком.
— Греком? Вы же сказали, он сардинец. Начальник захохотал.
— Ох! Бесподобно! Великолепно! — выкрикнул он. — Он был греком, да, но не по рождению, а по роду занятий.
— А, понимаю, — сказал Шанмеле.
— Он был главарем банды мошенников, долгое время приводившей в отчаяние провинцию.
— Тогда ему место в тюрьме.
— О! Дворянина — в тюрьму?
— Однако же, — заметил Шанмеле, — господин регент приказал колесовать графа Горна, связанного родством с правящими князьями!
— Господин регент был безбожником и ни во что не верил, — возразил начальник, — тогда как нынешний король не желает, чтобы бесчестили знать. Так ему завещал покойный монарх.
— Оставим это, прошу вас, — вздохнул Шанмеле. — У меня другие мысли.
— А, так у вас есть мысли? Да?
— Продолжайте же, сударь, пожалуйста.
— В конце концов, переходя от жульничества к жульничеству, от кражи к краже, маркиз делла Торра… Ах, простите, забыл вам сказать, что он в своих вояжах таскал за собой особу очень красивую и весьма аппетитную, по имени…
— По какому имени?..
— Ах! Забыл, вот ведь… Подскажите же мне.
— Это довольно затруднительно, сударь, коль скоро я не ведаю, ни о ком, ни о чем вы намерены рассказать.
— Я намерен рассказать о молодой особе.
— Вот как?
— О девушке, носящей имя знаменитой женщины.
— Семирамида?
— Нет, в другом роде.
— Лукреция?
— И того меньше. Проклятье, да помогите же мне! Нечто противоположное Лукреции.
— Лаиса?
— Нет, нет, она француженка… Нинон… Вовсе нет. А! Марион! Вспомнил: Марион.
— А, в самом деле, Марион: вы ведь подумали о Делорм, не так ли, господин начальник?
— Да, господин аббат, именно так.
— Вы начитаны.
— Ну да, немного.
— Так вот, эта Марион — к слову будет сказано, по-видимому, девица прелестная, — не была такой мерзавкой, как ее любовник, и хотя он ее держал при себе, чтобы она помогала ему в мошеннических делишках, иногда она его предавала. И вот однажды, когда маркиз обобрал до нитки одного очень красивого парня, который сел с ним за карточный стол и остался без гроша, мадемуазель Марион пожалела одураченного игрока и предупредила его, что он угодил в сети к жуликам. Так и вышло, что он надавал маркизу тумаков и хотел отобрать у него свои денежки. Но было поздно: третий вор, как говорит старина Лафонтен, с тем и исчез. Я говорю «старина Лафонтен», поскольку его обычно так называют. Я уверен, что вы не любите Лафонтена.
— Ах, сударь! — покраснев, воскликнул Шанмеле. — Он писал вещи донельзя фривольные! Однако вернемся к маркизу делла Торра, господин начальник.
— Да, вернемся к маркизу. Так вот, после этого доброго поступка Марион рассталась с маркизом и последовала за красавцем-юношей.
— Тем лучше! Если он был честным человеком, возможно, она обрела свое спасение на этом новом пути.
— Ах, как бы не так, спасение! Вы сейчас увидите. Похоже, у смазливого паренька были какие-то свои тайные дела, не допускавшие присутствия третьих лиц, потому что дня через три-четыре он покинул Марион, разделив с ней те шесть или семь луидоров, которые благодаря ей же смог вернуть. Оставшись одна, не зная, что делать дальше, Марион отправилась в путь наудачу и была настигнута господином делла Торра, который ее выследил; произошла ссора, объяснение, обмен оскорблениями. Вместо того чтобы от всего отпираться, она призналась во всем, даже гордясь содеянным, да так, что делла Торра в минуту гнева убил эту бедную девушку точным ударом шпаги в самое сердце.
— О, гнусный негодяй! — вскричал Шанмеле. — Так вот какова эта знать, о почитании которой в своем королевстве так печется его величество Людовик Пятнадцатый? И как же стало известно об этом преступлении?
— Да очень просто. Марион прожила еще достаточно, чтобы успеть все рассказать. Маркиза схватили вместе с его спутником, который присутствовал при убийстве; спутник был обыкновенным жуликом, его колесовали в Лионе. А делла Торра был признан помешанным и водворен сюда, где его заперли на два поворота ключа.
Шанмеле оглянулся на делла Торра, который, заметив, что на него обращают внимание, заскрежетал зубами и скорчил яростную гримасу.
— Посмотрите, — сказал начальник, — полюбуйтесь на этого страдальца: что за злобная рожа! По зрелом размышлении я его вместо седьмого номера велю отправить вниз, в палату номер девять для буйных.
А теперь, когда я вам сказал все, что вы желали услышать, простимся, господин аббат; вот вы и осведомлены не меньше меня хотя бы в том, что касается этого негодяя. Прощайте же, господин аббат. Вы окажете мне честь поужинать со мной?
И начальник поспешил ретироваться, даже не дожидаясь ответа священника.
LXXV. СУМАСШЕДШИЙ ОТ ЛЮБВИ
Оставшись один, Шанмеле в последний раз вгляделся в маркиза делла Торра, который, скорчившись в углу своей камеры, бросал оттуда хищные, полные коварства взгляды. Аббат подумал, какой ужасной пыткой должно быть существование этого человека, который всегда один, с ним обращаются как с умалишенным, он живет с памятью о своем злодеянии, не подвергаясь упрекам, но и не находя утешения.
