Вероятно, в целом мире не найдется женщины, которая смогла бы устоять перед соблазном любопытства, этого, так сказать, непреодолимого зуда, побуждающего ее узнать, что думают о ней люди, которые ей небезразличны, а среди них в особенности тот, кто ею любим.
А уж если этот избранник ее сердца — король, то нетрудно понять, что любопытство, ее обуревающее, начинает походить на исступление.
Иные не без оснований утверждают, что именно любопытство такого рода и становится причиной гибели большинства женщин, ибо, собирая сведения, получают знание, а оно как раз и губит.
Госпожа де Майи, не напоминая себе — столь велико было ее желание знать, — что еще вчера она была дамой неприступной, да и приступу не подвергалась, — итак, г-жа де Майи тотчас приказала провести к ней г-на де Ришелье.
Что до соображений, касавшихся самой персоны герцога, то она не составила еще себе никакого мнения на его счет.
А между тем герцог в свои тридцать лет был чрезвычайно хорош собой. Мужественная зрелость уже осуществила, притом с избытком, все, что обещала пора юношеская.
Но графиня ничего этого не заметила. Ей ничто не занимало, кроме короля, молодого и прекрасного, не монарха Людовика XV, а шестнадцатилетнего юноши Людовика XV, сияющего всей прелестью первой молодости, жаждущего любви.
О герцоге она знала лишь то, что он мужчина красивый и изысканный, подобно тому, как все знают, что Рафаэль великий художник. Красота герцога, его успех принадлежали к разряду фактов общеизвестных, она их не опровергала и не подтверждала.
Вот почему она не приняла никаких предварительных мер, чтобы создать в комнате яркое или же приглушенное освещение, дабы, по обычаю женщин тех времен, представить свою наружность наиболее выгодным образом. Она не прибавила и не убавила на своем лице ни единой мушки, когда герцог вслед за камеристкой преспокойно вошел к ней в комнату.
Без малейшего волнения, не смущаясь и не изображая чрезмерного радушия, она улыбнулась Ришелье, сделала ему реверанс и предоставила служанке удалиться, не торопя, но и не задерживая ее уход.
Они остались с глазу на глаз.
Госпожа де Майи первой нарушила молчание; она почувствовала себя неловко под слишком пристальным взглядом гостя.
Герцог смотрел на нее и всем своим видом показывал, что он очарован ею: по его твердому убеждению, то было лучшее из всех возможных средств, чтобы подготовить ее к предстоящему разговору.
— Господин герцог, — нарушила, наконец, молчание молодая женщина, — не соблаговолите ли вы сказать, какому счастливому обстоятельству я обязана честью видеть вас у себя?
— Сударыня, — отвечал он, кланяясь с отменной грацией, — не извините ли вы мне мое желание сначала хорошенько наглядеться на вас?
Щеки Луизы зарделись, и все истории о герцоге де Фрон-саке сразу пришли ей на память.
Но вместе с тем во взгляде Ришелье не было заметно ни вызова, оскорбительного для женщины, ни пыла, способного ее встревожить.
— Я не могу, — отвечала она, стараясь улыбнуться наперекор смущению, — ни помешать вам смотреть на меня, ни даже рассердиться, поскольку вы делаете это самым что ни на есть благопристойным образом и, как мне кажется, от чистого сердца, не тая никаких враждебных намерений.
— Вы смело можете верить этому, госпожа графиня.
— Но все-таки скажите мне, тем более что я уже спрашивала вас об этом, одному ли вашему желанию посмотреть на меня я обязана удовольствием принимать вас здесь?
— Сударыня, у меня, правда, уже был случай видеть вас в Рамбуйе, притом довольно долго, но, вопреки этому, все же недостаточно, даже весьма недостаточно, если иметь в виду все то, что я передумал о вас со вчерашнего дня и о чем даже успел проронить вам, сударыня, несколько слов тогда в кабинете.
«Ну вот, — подумала она, — мы и добрались до сути! Неужели в этом мире невозможно провести час в обществе мужчины, чтобы он не пристал к тебе с какими-нибудь любезностями? До чего же незамысловата мужская природа!»
Ришелье догадался, о чем думает графиня де Майи, и произнес с усмешкой:
— Я, наверное, скажу вам ужасную дерзость, сударыня.
— Кто знает? — холодно отозвалась она.
— Но вы мне ее простите, я уверен, — продолжал он.
— Возможно, господин герцог.
— Я возлагаю большие надежды на вашу доброту, госпожа графиня.
— Не стоит чрезмерно рассчитывать на нее, — жестко заметила г-жа де Майи, — и потом, вы еще не приступили к разговору. А коль скоро я пока могу сохранить воспоминание о вас как о кавалере в высшей степени учтивом и любезном в обхождении, не стоит разубеждать меня в этом.
— Сударыня, — продолжал герцог, все еще сохраняя на губах первоначальную улыбку, — прошу вас, позвольте мне объясниться.
— Нет, нет, господин герцог, не надо! По-моему, сомнение здесь предпочтительнее уверенности.
— Но моя бесцеремонность простительна, сударыня, если только я не ошибаюсь.
— Герцог, я этому не верю. Дворянин вашего ранга не является к женщине заранее уверенный, что бесцеремонность, на которую он решился, простительна.
— В конце концов, сударыня, какой бы она ни была, я безропотно покоряюсь, иначе наш разговор просто не начнется. Не принимайте, прошу вас, за личные корыстные побуждения все то приятное, что я теперь могу вам сказать. Я имею несчастье, а вернее, счастье питать к вам не более и не менее как чувство живейшей…
— Герцог! Господин герцог, остановитесь!
— … дружбы, сударыня, — продолжал Ришелье с весьма учтивым поклоном. — Самой сдержанной, самой почтительной в мире дружбы.
Луиза де Майи вздрогнула.
— А-а! — прошептала она.
— Как видите, графиня, на этой почве мы с вами не преминем найти общий язык.
— О, конечно, сударь…
— Стало быть, я продолжаю, и вы увидите, насколько добрые и полезные мысли посетили меня со вчерашнего вечера.
— Слушаю вас.
— Поводы хорошо поразмыслить возникают обычно у тех, кто отличается наблюдательностью, не так ли, графиня?
— Полагаю, что так. Впрочем, я всегда считала, что наблюдательностью отличаются те, кто умеет хорошо поразмыслить.
Ришелье отвесил поклон.
— Итак, вы заметили нечто, — подбодрила она его.
— Да, сударыня, нечто крайне интересное и любопытное.
— И где же это, господин герцог?
— Вчера, госпожа графиня, в Рамбуйе.
— А в отношении кого?
— В отношении вас. Речь, знаете ли, о том, о чем я говорил с вами все там же, в кабинете.
