Ришелье предупредил мужа, Пекиньи — любовника.
После разговора с Майи герцога видели направлявшимся к дому г-на де Фрежюса в Исси.
Там его ждал Баржак.
У этих политиков передней была безошибочная интуиция, какую редко встретишь у пророков современной научной мысли. Улыбка, промелькнувшая у лакея уже в первом салоне с целью дать герцогу знать, как идут дела, и подмеченная герцогом, дала каждому из них знать, что момент выбран благоприятный.
Ришелье тотчас провели внутрь.
Прелат, взыскательный и педантичный во всем, касающемся еды, только что отобедал, и это должно было привести его мозг в состояние веселости.
Ришелье, уловив эти ободряющие признаки, поспешил ввести беседу в русло, соответствующее ожиданиям святого отца.
— Монсеньер, — начал он, — я поступил согласно вашим желаниям.
— Каким желаниям, любезный господин де Ришелье? — осведомился епископ.
— Если вы помните, у нас на днях был небольшой разговор.
— Ах, да! Прошу прощения!
— Разговор о разных пустячках, затрагивавший все же и кое-какие важные предметы.
— О герцог, так вы приняли эту нашу беседу всерьез?
— Да, монсеньер, и моя совесть была весьма сильно этим потрясена.
— Неужели?
— До такой степени, монсеньер, что, едва мы расстались, я взялся за дело.
Лицо епископа прояснилось.
— Ну же! — поторопил он.
— Я, как и вы сами, монсеньер, имел в виду благоденствие и покой королевства.
— В том нет сомнения, ведь таковы должны быть желание и цель всякого доброго француза, а господин де Ришелье таковым и является в числе других.
— Но между тем, монсеньер…
— Что?
— Меня останавливало одно сомнение.
— Ах! — воскликнул епископ, в очередной раз охваченный опасением, как бы Ришелье не переметнулся во вражеский стан. — Так у вас возникло сомнение? Сомнение, которое вас останавливало?
— Да, будь оно неладно! Я же вам говорил, монсеньер, что стал ужасно робким там, на чужбине.
— Какое еще сомнение? Мне так, напротив, кажется…
— Э, монсеньер, я уже сказал, что Вена весьма сильно изменила мои привычки.
— Да я уж вижу; однако что же вас пугает, ну? Все эти дамские партии оказали на вас воздействие тотчас после вашего возвращения?
— Совсем другое, монсеньер.
— Я догадываюсь: вы увидели королеву и заколебались.
— И это не то, монсеньер, потому что о благе ее величества я пекусь даже еще больше, чем о благе короля.
— В таком случае, сударь, я не вижу, что еще могло бы вызывать угрызения совести в душе дипломата, воина, придворного.
— Но, монсеньер, — сказал Ришелье, упиваясь восторгом оттого, что ему удалось слегка припугнуть г-на де Фрежюса, — у меня такое впечатление, что ваше преосвященство совсем меня не поняли. Сомнение, о котором я говорю, возникло у меня из-за вас.
— Прелестно! Еще что скажете? Так что это за сомнение?
— Я ищу способа, как бы приступить.
— К чему?
— К моему рассказу.
— Чего же вы боитесь?
— Боюсь за ваши уши священнослужителя, монсеньер.
— Хирург, мой любезный герцог, должен уметь прикасаться к язвам, а разве я не врач вдвойне, занимаясь хирургией как религиозной, так и политической?
— Прекрасно сказано, монсеньер. Так я приступаю, и для начала вот главный факт: я видел все, что произошло при дворе.
— И каков вывод?
— Вывод тот, что король, по-видимому, не расположен…
— К чему?
— Ни к чему, монсеньер.
— Вы так считаете?
— Уверен в этом.
— Но…
— Что «но», монсеньер?
— Быть может, к кому-то?..
— Ах, вот здесь есть затруднения, монсеньер: когда король в возрасте нашего расположен ко всему, для него не представляет особой сложности выбор орудия.
— Вы меня обеспокоили.
— Мне бы хотелось послушать вас, монсеньер; выскажитесь, я должен знать, каковы ваши соображения на сей предмет. Что подсказывает вкус вашего преосвященства?
— Бог ты мой! Тут уж скорее вам надлежит поделиться со мной.
— Тогда я попробую, — отвечал Ришелье.
— Поглядим, — сказал г-н де Фрежюс.
И прелат утонул в обширном кресле, предваряя тайные радости смакования прескандальной интрижки, затеянной герцогом де Ришелье, приятными воспоминаниями об удовольствиях здорового пищеварения.
— Вот мой список, — сказал герцог, извлекая из кармана лист бумаги.
— О-о!
— В начале у нас идет графиня Тулузская.
— Нет, нет! — с живостью воспротивился кардинал. — Женщина столь высокого ранга — это междоусобица в недрах королевского семейства. Право, герцог, неужели вы действительно думали о графине Тулузской?
— Я должен был подумать обо всех, к кому король, по видимости, проявляет склонность, монсеньер, а его величество…
— В любое время и с большим удовольствием целует прекрасные ручки и созерцает белоснежные дивные плечи госпожи графини Тулузской, не так ли?
— В точности так.
— Но ведь имеется муж.
— О! Разве для короля существуют мужья?
— Невозможно! Невозможно! — решительно заявил Флёри.
— И я очень сомневался, монсеньер, по причинам политическим.
— Ведь в конце концов, — продолжал епископ, — если мы создаем себе повелителя, нужно по крайней мере, чтобы он был избран нами, а госпоже графине Тулузской будет слишком уж легко выбирать самостоятельно.
— Монсеньер, вы сама премудрость. Значит, переходим к номеру второму.
— Переходите.
— Мадемуазель де Шароле.
Кардинал с усмешкой взглянул на Ришелье:
— Ну, господин герцог, тут вы поступаетесь своим. Это мило!
— Я, монсеньер? О! И потом, служа его величеству…
— Ну же, полно! Однако имею ли я право на вашу искренность?
— Еще бы, монсеньер!
— Да, но насчет именно этой особы…
— Желаете, чтобы я помог вам, ваше преосвященство?
— Я хотел бы этого тем сильнее, что здесь вы можете говорить со знанием дела, герцог.
