— И вы это составили сами, сударыня, без всякой помощи? — вырвалось у графа.
— Сама, сударь.
— Просто невероятно!
— Я продолжаю, — сказала графиня. И она возобновила чтение:
«…условлено следующее:
граф, с согласия графини, получает полную и безраздельную свободу, отнятую у него супружеством;
графиня равным образом, с согласия своего мужа, возвращает себе свободу полную и безраздельную;
исходя из сего, оба ручаются своей честью не чинить помех и беспокойства какого бы то ни было рода при исполнении условий сего договора, состоящего с той и другой стороны под защитой слова, данного ими.
Писано в двух экземплярах в Париже, в Нельском особняке, от…»
— Вы оставили пропуск вместо даты, сударыня? — спросил граф.
— Конечно, сударь, вы же понимаете, что я не знала, когда буду иметь удовольствие увидеть вас.
— А нет ли надобности пометить документ задним числом, графиня?
— С вашей стороны, сударь, — возможно, с моей — нет.
— Итак, мы его помечаем…
— Сегодняшним числом, если вам угодно.
— Пусть.
— Так вы подпишете?
— Сударыня, — вздохнул граф, — думаю, что с таким характером, как ваш, вы бы и впрямь сделали меня очень несчастным. Я человек, не созданный для борьбы в кругу своей семьи: вы одолели бы меня. Я предпочитаю капитулировать с воинскими почестями.
— Значит, я недурно веду дела, граф?
— Великолепно, сударыня, и если я подпишу…
— Если вы подпишете?..
— То из эгоизма.
— Тут как в любви: эгоизм у обоих, — равнодушно заметила графиня де Майи.
Пущенная ею стрела поразила самолюбие графа, нанеся ему глубокую рану. Он схватил перо, протянутое ему графиней, и энергично, с нажимом расписался внизу листа.
— Ваша очередь, сударыня, — сказал он.
Графиня молча показала ему свою подпись, поставленную заранее.
Он покраснел.
Договор был составлен в двух экземплярах.
Госпожа де Майи отдала мужу один, второй же оставила себе. Потом она протянула ему руку.
На миг граф почувствовал искушение не принять этой руки и сказать что-нибудь резкое.
Но тщеславие и на этот раз пришло ему на помощь: он сдержался, взял руку графини и запечатлел на ней самый галантный поцелуй.
— Что ж, сударыня, — сказал он, — вот теперь вы довольны; по крайней мере, я надеюсь на это.
— Так же довольна, как вы будете довольны завтра, господин граф.
— Прошу вас, только не злоупотребляйте…
— Граф, никаких условий вне заключенного договора: свобода полная и безраздельная.
— Свобода полная и безраздельная, так и быть!
Граф поклонился, жена в ответ сделала ему реверанс, и он ушел не оглянувшись.
Графиня бережно сложила драгоценный листок, возвративший ей свободу.
Потом она позвонила и, когда явилась камеристка, приказала одеть ее.
В тот вечер она отправилась на ужин в Рамбуйе, где господин граф Тулузский давал театральное представление в честь короля.
LIX. РАМБУЙЕ
Рамбуйе, поместье великолепное и украшенное всеми ухищрениями роскоши и искусства, принадлежало господину графу Тулузскому, одному из узаконенных сыновей покойного Людовика XIV и г-жи де Монтеспан.
Ни один двор не был настолько галантным и в то же время блистательным. Графиня Тулузская управляла здесь с тем величавым изяществом, традиция которого уже начинала увядать по прошествии десяти лет после предыдущего царствования, отмеченного подлинно французской учтивостью, остроумием и достоинством,
Юный король Людовик XV приходил туда подышать этой атмосферой и насладиться свободой, поскольку там с
ним обращались снисходительно, как с избалованным ребенком. К тому же там он вдыхал утонченный дух царственности, который еще не выветрился в Рамбуйе, подобно некоему остатку благородных вин, о которых Гораций сказал, что даже пустые амфоры после них еще хранят пьянящий аромат.
Людовик XV любил графиню Тулузскую. Прекрасная и кокетливая без тени скрытности, ибо она обожала своего мужа, графиня сумела внушить королю нежное чувство. Под ее кровом юный принц изучал и постиг правила хорошего тона, показную верность которому он сумел сохранить, по крайней мере при дворе, до последних минут своей жизни, истрепанной в вульгарных оргиях, но не утратившей внешнего изящества, даже разложившись изнутри.
Хорошее воспитание, изысканность обихода и манер, которые можно почерпнуть у женщин, подобны материнскому молоку: то, что впитано с ним, навеки сохраняет свое влияние на ум и нравы. Конечно, недуги, проникающие внутрь, способны исказить натуру, подобным образом защищенную, но никогда ее полностью не разрушат.
Людовик XV, хотя он и был юн и по-прежнему находился под влиянием кардинала де Флёри, понимал, что любовный роман с графиней Тулузской чреват скандалом, а наслаждения не принесет никогда. Итак, он очень скоро отказался от своей поэтической возлюбленной, но сохранил к этой грациозной и прелестной женщине самое глубокое почтение, смешанное с чувством более нежным, чем дружба, однако уже не любовью.
Впрочем, по правде говоря, амур, несмотря на повязку на глазах, отлетал медленно, с головой, обращенной назад, готовый вернуться по первому же знаку.
Как мы сказали, Людовик XV часто посещал этот прекрасный дворец Рамбуйе. Он там охотился, совершал прогулки, развлекался с дамами.
Общество, которое он здесь встречал, уже не напоминало эпоху Регентства. Удалившись в свое поместье без той ярости, с какой отбыла герцогиня дю Мен к себе в Со, великий адмирал Франции и госпожа графиня Тулузская были заняты одним лишь королем, жертвуя стародавними химерами узаконения внебрачного чада во имя извечной реальности столь неистребимого и великого принципа законного наследования.
Вот почему политика там была навсегда изгнана из всех бесед. В Рамбуйе говорили о литературе и, по выражению той поры, посвящали себя искусствам. Там любили и прославляли красоту, остроумие, разум и воинские подвиги. Это был воистину двор сына Людовика XIV. На фронтоне дворца можно было бы начертать девиз великого монарха: «Nee pluribus impar
[45]
». Здесь не хватало, к счастью, разве что иезуитов да честолюбивых страстей, омрачающих сердца.
Вот почему юный король, приезжая в Рамбуйе, это прибежище счастья, чувствовал, как там из уважения к нему отбрасывают в сторону все тягостные заботы, а цветы в его честь благоухают нежнее, что там он попадает в окружение своей настоящей семьи, где вместе с родственной приязнью проступало и то особое почтение, которое внебрачные дети, чтобы они ни делали и ни говорили, проявляли по отношению к государю, чьи права были бесспорны.
