— Я отнюдь никого не выслеживала, сударь, и могу похвастаться по крайней мере одним преимуществом, особенно с той минуты, как мы начали этот разговор.
— Похвастаться преимуществом? Это каким же?
— Тем, что благовоспитанность свойственна мне никак не меньше, чем вам. А коль скоро вы претендуете на то, чтобы давать мне уроки хорошего тона, господин граф, прошу вас принять один такой урок и от меня.
— Урок, мне?
— Именно так, сударь, почему бы и нет?
— Слушаю вас, сударыня.
— Я молода; у меня есть свои достоинства; если вы этого не видите, тем хуже для вас и для меня, но я предоставлю вам одному остаться одураченным: либо принимайте меня абсолютно всерьез и в полной мере, либо верните мне свободу.
— Что вы такое говорите? Это серьезно? — вскричал граф, доведенный до отчаяния хладнокровием и неумолимой рассудительностью графини.
— Вы не можете сомневаться в этом, сударь, судя по тому, каким образом я говорю с вами.
— Как? Вы мне предлагаете разрыв?
— Самый решительный.
— Мне? Вашему супругу?!
— Вне всякого сомнения. Я не предложила бы этого супругу, будь мой супруг моим возлюбленным.
— Но простите, сударыня, вы молоды, неопытны, хоть и проявляете свой характер на редкость решительно; я, знающий жизнь, не могу позволить вам совершить столь невыгодный шаг.
— Я вас не понимаю, сударь. В чем состояла бы для меня невыгодность подобного шага?
— Сударыня, когда мужчина свободен, он благодаря своей свободе пользуется всеми благами и радостями жизни.
— Но женщина тоже, сударь.
— Так вот для чего вы хотите стать свободной?
— Совершенно верно.
— Я восхищен вами.
— Значит, вы согласны?
— Однако…
— Что однако?
— Вы, стало быть, уже кое-что подготовили?
— Подготовила? Что именно?
— Замену для вашего мужа.
— Вы не отдаете мне отчетов, сударь; позвольте же и мне поступать так же.
— Но все же, сударыня…
— Впрочем, сударь, я не вижу, зачем нам усложнять рассмотрение этого вопроса. Хотите, я объяснюсь откровенно?
— Признаться, это доставило бы мне удовольствие.
— Что ж! Надобно вам знать, сударь, что до сей поры никакой замены для вас у меня не было. В противном случае, как вы сами понимаете, я бы не просила ничего, кроме расставания, или, вернее, вовсе бы ничего не просила, между тем сейчас я прошу с равным жаром либо разрыва, либо истинного воссоединения.
Майи погрузился в размышление.
Графиня, устремив на него испытующий взгляд, заметила:
— Сказать по чести, я поняла, каковы мужчины. Они вечно отступают перед очевидностью, обвиняют женщин в капризности, а сами капризнее женщин, облаков, воды!
— Да послушайте, сударыня, это же тяжелое решение.
— Что вам кажется таким тяжелым?
— То, что вы мне предлагаете.
— Но в чем тяжесть того, что я предлагаю? Разве мы уже полностью не разлучены? Разве не прошло месяца и нескольких дней, если у меня нет ошибки в счете, с тех пор как я видела вас? Предположим, прошло не больше месяца. Это был один из двенадцати месяцев нашего супружества. Ну, и что же вы теряете, если мы расстанемся окончательно? Ничего. А вот я выиграю многое. Сделайте же это для меня, сударь, это было бы любезностью, за которую я бы считала себя вашей должницей.
— Мне любопытно было бы узнать, сударыня, что вы думаете выиграть от нашего разрыва; окажите любезность, поведайте мне об этом.
— Я избавлюсь, сударь, от вечного ожидания, в котором провела этот год, от надобности ждать днями и ночами. Я выиграю возможность не тратить сил, изобретая новые туалеты ради мужа, который их даже не увидит. Я выиграю, сударь, и ваше уважение, как любая собственность, право на которую оспаривается. Я вновь обрету свою истинную цену, цену, которой мой господин и повелитель не знал, ибо преувеличенная уверенность в своих правах лишила его зрения.
— При том, что другие эту цену знают, не так ли?
— Нет, сударь, пока еще нет.
— Но, тем не менее, они узнают ее?
— О да, это возможно.
— Сударыня!..
— Но позвольте, — надменно прервала его графиня, — если это произойдет, по какому праву, спрашиваю я вас, вы могли бы меня упрекнуть?
— Сударыня, я ничего подобного не сказал и ни в чем вас не упрекаю, Боже меня сохрани! Я лишь повторяю, что после года супружества ваша твердость наполняет меня восхищением; я действительно не знал вас, и теперь, когда узнал…
— Что же?
— Должен признаться, вы пугаете меня.
— Отлично! — сказала графиня. — Это мне больше нравится, чем жалость, которую я вам прежде внушала, и к тому же, если я пугаю вас, это еще одна причина, чтобы вы дали согласие на наш разрыв.
— Соблаговолите точно определить, в чем суть вашего предложения, графиня, — вздохнул г-н де Майи, выведенный из себя этой обидной настойчивостью.
— Я предлагаю вот что, сударь…
— Слушаю вас, — сказал граф, задумав в свою очередь привести г-жу де Майи в ужас своей показной решительностью.
— Все очень просто, сударь: мы разойдемся по-дружески, без шума, не выставляя на всеобщее обозрение свой разрыв; вы получите полную свободу поступать как вам вздумается, и я буду пользоваться теми же преимуществами. Это ясно, не так ли?
— Совершенно ясно, сударыня, но к чему это приведет?
— Это приведет к тому, что вам не придется больше выслушивать ничего подобного выслушанному сегодня, ибо я никогда больше не стану так говорить с вами, если вы согласитесь на то, о чем я прошу. А это, как мне представляется, уже кое-что значит. Вам так не кажется?
— А где же тот нотариус, что составит наш договор? — осведомился граф с иронией.
— Все уже составлено, сударь, и никакого нотариуса нам для этого не потребуется, — спокойно отозвалась графиня, извлекая из-за корсажа сложенный лист бумаги. — Я сама подготовила, выправила и распределила, как говорится, по пунктам этот маленький акт, залог нашего взаимного счастья.
— А каковы гарантии? — насмешливо заметил граф де Майи.
— Ваше слово дворянина, сударь, и мое слово благородной женщины.
— Так читайте, нотариус, — весело сказал граф. И г-жа де Майи стала читать:
«Между нижеподписавшимися:
Луи Александром, графом де Майи, и Луизой Юлией де Нель, графиней де Майи, условлено следующее…»
