— О герцог!
— А что, у вас есть возражения? Уж не стыдливость ли?
— Вот еще! Фи!
— Ну же, разве соблазн управлять Францией вас хоть самую малость не привлекает? Разве вам претит возможность составить счастье ваших старинных друзей?
— Вовсе нет, но…
— Разве среди дам, окружающих его величество, вы не более всех способны внушить королю чувство, которое подчинит его своей нежной власти? В конце концов попробуйте, принцесса. Что вас удерживает?
— Да ну, признайтесь откровенно, вы смеетесь надо мной?
— Я? О, черт!
— Вам не написали, когда вы были там?..
— О чем?
— И не рассказали уже здесь, после вашего приезда?
— Оком?
— Обо мне.
— Нет, — пробормотал герцог с видом крайнего простодушия.
— Что ж! Герцог, меня посетила та же идея, что и вас.
— В самом деле? И почему вы от нее отказались?
— Я не отказывалась от нее, напротив.
— Как? Вы привели ее в исполнение?
— Насколько это от меня зависело, да, герцог.
— И…
— … и была отвергнута.
— Отвергнуты, вы? Немыслимо!
— Тем не менее это так, и хоть мне больно признаваться в этом, мой милый герцог, я это вам говорю, так как предпочитаю, чтобы вы все узнали от меня, чем от кого-нибудь другого. К тому же возможно, что мой провал зависел от одного обстоятельства.
— Не вынуждайте меня угадывать это обстоятельство, принцесса; я отказываюсь это делать.
— Я вам скажу.
— Говорите.
— Я была влюблена в короля.
— Вы, принцесса? — вскричал Ришелье. — О, какая ошибка!
— Э, Бог май, да, и это, герцог, меня совершенно обезоружило.
— Понимаю: вы забились в уголок, вздыхали и ждали, когда же он взглянет на вас, а он… а он не взглянул.
— Я, герцог, пошла дальше: сочинила довольно миленький стишок. Написала его на листе бумаги своим красивым почерком, который известен королю почти так же хорошо, как вам, и украдкой всунула этот листок в карман его камзола.
— Признание?
— Черт возьми, да! Если уж довелось родиться принцессой крови, нужно, чтобы от этого был хоть какой-нибудь прок.
— Верно: можно первой приглашать на танец. О, какая жалость, что вы забывчивы, принцесса!
— Это почему же?
— Потому что в противном случае вы прочли бы мне свои стихи: мы бы посмотрели, могут ли они соперничать с моими… то бишь со стихами Раффе.
— Нахал!
— А ваши кто сочинил, принцесса?
— Я сама.
— Тогда вы должны были их запомнить.
— Полагаю, что запомнила; вот если бы они послужили для дела, я бы не преминула их забыть.
— Я слушаю, принцесса.
— Вот они:
Вы нравом нелюдим,
Но взор прельщает светом…
— Э-э! — протянул герцог. — Сам Аруэ не сказал бы лучше.
— Так не мешайте мне продолжать.
— Я меньше всего на свете хотел бы остановить вас на столь прекрасном пути.
И принцесса продолжала:
Бесчувственным таким Быть можно ль в ваши лета?
— И он остался таким перед лицом подобной поэзии?
— Да вы дослушайте, герцог, там, в конце, как говорится, самая изюминка. ,
— Посмотрим, какова изюминка.
Если любовь вас наставить готова…
— О-о! Вот уж что соблазнительно!
— Что ж! Он себя соблазнить не дал.
Сдайтесь, и ей не перечьте ни словом, Пусть венценосец склонится пред ней: Царство ее вашей власти древней.
— Ах, моя принцесса, это же поистине восхитительно. И король, обнаружив такие стихи в своем кармане, узнав ваш почерк, не пал к вашим ногам?
— Он был слишком юн.
— Так скажите ему это снова, принцесса. Ведь теперь он…
— Ах, теперь другое дело. Я не повторю этих стихов.
— Но почему?
— Потому что я больше не влюблена и ни за что на свете не пошлю галантного признания нелюбимому мужчине. Вот почему, герцог, мне уж не завоевать короля: он нуждается в том, чтобы испытать любовь истинную и внушить ответное подлинное чувство.
— Ну-ну, что вы, дорогая принцесса, То, что вы сейчас сказали, — это слишком по-женски.
— Нет, это слишком правдиво.
— Вот-вот, я именно это имел в виду.
— И это вас раздражает?
— Это убеждает меня.
— Так вы отказываетесь от своего плана, герцог?
— Нет, но я поищу более надежное орудие.
— А что вам угодно от вашей покорной слуги?
— От вас, принцесса? Я буду умолять вас остаться моей.
— Полно, герцог, не надо шутить. Я сказала, что никого больше не люблю, и это верно.
— Как? Дружба? В нашем возрасте?
— Герцог, вам ведь еще понадобится неделя, чтобы стереть с лица австрийское выражение, вы сами так сказали. Так сотрите же его. Это говорю вам я, парижанка.
— Хорошо.
— Совет друга!
— Хорошо, хорошо!
И она протянула ему руку, к которой он прильнул долгим поцелуем с тем воодушевлением, какого почти не встретишь в наши дни, и с той учтивой задушевностью, какой у нас вовсе не осталось.
Встав, принцесса несколько мгновений отогревала свои маленькие ножки у камина, потом герцог распорядился, чтобы было велено подать карету в конец улицы, и сам проводил мадемуазель де Шароле до экипажа. Подобно Полю и Виргинии, они шли, закутавшись вдвоем в один плащ.
— Герцог, — сказала принцесса, — через неделю все новости и так будут вам известны; я же рядом с вами останусь всего лишь невежественной дикаркой. Но если какое-нибудь из этих известий окажется интересным для меня, принесите его мне: пути вы знаете.
— Они свободны?
— Слишком свободны, увы!
С этими словами они расстались. Принцесса села в карету. Ришелье подождал, пока она скроется из виду, и возвратился домой, весьма смущенный тем, как обернулась его первая ночь в Париже.
Лакей представил ему список из двадцати семи дам, которых он отослал ни с чем ради этой бесполезной принцессы.
