Все это время у королевы совещались — присутствовали все принцессы и между ними бедная королева Английская, которая, оставив королевство свое в революционном состоянии, приехала просить приюта в другом королевстве, теперь не менее возмущенном. Что касается кардинала, то он, имея при себя аббата ла Ривьера и нескольких вельмож двора, которых считал вернейшими своими приверженцами, занимался делами в маленьком кабинете ее величества. В это время приехал во дворец человек, которого едва спасшийся канцлер Сегье прислал уведомить королеву и кардинала о своем положении. Королева немедленно вызвала маршала ла Мейльере и приказала идти на помощь к канцлеру; без промедления маршал, взяв с собой жандармов и несколько человек легкой кавалерии, отправился к отелю д'О.
А во дворце расспрашивали посланника о положении дел. Он сказал, что Париж взбунтовался, что поперек всех улиц натянуты цепи, что на каждом шагу встречаются баррикады, защищаемые народом, что мятежники, не переставая требовать освобождения Брусселя, изо всей силы кричат: «Да здравствуют королева и коадъютор!» Королева, внимательно выслушав этого человека, пошла с ним в кабинет к Мазарини, чтобы тот повторил ему все, что сказал ранее, и между королевой и министром тут же было решено послать кого-нибудь к коадъютору.
Маршал ла Мейльере не без труда добрался до отеля д'О. Пожилая женщина, остававшаяся одна во всем доме, повела его к кабинету, где скрывался канцлер Сегье. Маршал окружил бедного канцлера своим конвоем и пешком отправился вместе с ним в Пале Рояль, но не успели они сделать и нескольких шагов, как навстречу попалась герцогиня Сюлли, дочь канцлера, которая, узнав о случившемся, поехала в карете его искать. Канцлер с братом сели в карету и окруженные солдатами маршала помчались к Пале Роялю. Когда, миновав Новый мост, карета ехала мимо площади Дофинэ, находившийся в засадах и вооруженный ружьями народ открыл по конвою сильный огонь. Адъютант короля, всегда находившийся в свите канцлера, был убит и вместе с ним один гвардеец и несколько солдат. Герцогиня Сюлли, прикрывшая собой отца, была поражена пулей в руку, к счастью на излете, и она была только контужена. Наконец, поезд добрался до дворца, и при виде раненой герцогини Сюлли, дрожащего от страха канцлера, епископа Меосского, бывшего не в лучшем состоянии, настроение двора приобрело более серьезное направление.
Вскоре возвратился курьер, посланный к коадъютору. Этот посланный, служивший казначеем в собственном ее величестве кабинете, застал коадъютора дома, и тот объявил, что, не имея никакого влияния на народ, может только изъявить королеве и кардиналу свое сожаление по поводу сопротивления народа власти королевы. Было, однако, ясно, что этот ответ был ничем иным, как уверткой, поскольку все доказывало его теперешнее исключительное, более чем когда-либо, влияние на парижский народ.
В это время королеве доложили, что парламент, собравшийся в этот день очень рано, подписав приговор Ком-мину, поручику королевской гвардии, исполнившему приказ о вчерашних арестах, и запретив впредь под страхом смертной казни всем военным исполнять подобные распоряжения, приближается в полном составе и в парадных мундирах к Пале Роялю. Шествие парламента выглядело триумфом: перед ними опускались цепи, разбирались баррикады и звучали призывы: «Брусселя! Брусселя!»
Через некоторое время доложили, что члены парламента прибыли к главному входу во дворец. Королева была вне себя от гнева, но не могла запретить им войти и дала на это свое разрешение. Минуту спустя появилась депутация во главе с первым президентом и президентом де Месмом, тогда как остальные члены парламента остались во дворе.
Президент собрался было произнести речь, но королева, встав со своего места, сама подошла к нему и сказала:
— Не странно ли это и не стыдно ли вам, господа, что при жизни покойной королевы вы безо всякого негодования смотрели на арест и заключение в тюрьму принца, а ныне, из-за этого негодяя Брусселя, вы и ваш народ поднимаете такую тревогу, что потомство с ужасом посмотрит на ничтожную причину беспорядков, и король, мой сын, со временем вынужден будет отомстить вам за это!
Президент, дав королеве закончить, ответил:
— Осмелюсь заметить вам, государыня, что теперь не время упреков и что при том положении, в котором находится народ, нужно думать о том, как его успокоить. Что же касается меня, — прибавил он, — то я полагаю, государыня, вы должны отпустить арестанта по собственной вашей воле, в противном случае его у вас возьмут силой, что, без сомнения, причинит вам величайшее огорчение.
— Вы можете, — возразила королева, — смотреть на это дело таким образом, я смотрю на него совсем иначе! Я бы унизила королевскую власть, если бы оставила без наказания человека, который так дерзко ее оскорбляет.
— Итак, это ваше последнее слово, государыня, — спросил президент, — и вы решительно отказываетесь исполнить то, о чем вас просят?
— Да, — отвечала королева, — пока у меня будут просить подобным образом. По кротости моего правления вы должны были бы видеть, каковы мои намерения. Прибавлю, что лично я, быть может, и простила бы его, но вы сами, господа, знаете, что коронованным лицам вменяется в обязанность держать свой народ в некотором страхе!
С этими словами королева повернулась и ушла в кабинет, где находился Мазарини. Президент послал просить ее уделить им еще несколько минут, но королева не вернулась, а вместо нее вышел канцлер, сказавший членам парламента, что если они в будущем будут выказывать более повиновения воле короля, то и королева, со своей стороны, готова оказывать им все зависящие от нее милости.
Президент попросил объяснить этот ответ. Тогда канцлер объявил, что если парламент согласится впредь не собираться сам по себе для рассмотрения государственных дел и не будет контролировать королевские указы, то королева возвратит им арестованных.
Депутаты вышли из дворца, объявив, что они рассмотрят эти предложения. Парламент двинулся обратно в том же порядке, и так как он ничего не говорил народу относительно освобождения Брусселя, то, понятно, народ, вместо радостных восклицаний и доказательств своей поддержки, с которыми провожал его ко дворцу, выказывал теперь известную сдержанность. У заставы Сержантов, где находилась первая баррикада, народ начал роптать, требуя свободы Брусселю, но первый президент успокоил толпу, сказав, что королева обещала удовлетворить желание народа. У второй баррикады повторилась та же сцена, и президент смирил мятежников тем же ответом, но у Трагуарского Креста парижане не поверили словам президента, началось смятение, а один поварский ученик, поддерживаемый двумя сотнями людей, бросился на президента и, приставив к его груди алебарду, закричал:
— Изменник! Так вот ты как для нас стараешься! Возвратись сейчас же во дворец и, если не хочешь быть убитым, приведи к нам Брусселя! А если не его, то Мазарини!
При этой угрозе члены парламента испугались, пять или шесть заседателей вместе с двадцатью советниками скрылись в толпе, лишь первый президент не потерял присутствия духа, хотя более других подвергался опасности, и, собрав оставшихся при нем чиновников парламента, медленно, с подобающей его званию важностью, направился опять к Пале Роялю.
