В отличие от де Нанжиса Молеврье не был особенно красив, зато умен и имел воображение и способность к интриге. Чтобы иметь сильного покровителя, он женился на дочери маршала Тессе, ходатайствовавшего о мире, вследствие которого принцесса Савойская приехала во Францию, чтобы выйти замуж за герцога Бургундского. В память этого жена Молеврье имела право на место в карете и за столом герцогини Бургундской. Сам Молеврье был принимаем как супруг своей жены и племянник великого Кольбера. Он заметил произошедшее с де Нанжисом, начал по его примеру проявлять к герцогине особое внимание, и, заметив, что вздохи его не привлекают внимание, решил писать письма, которые одна статс-дама, задушевный друг маршала Тессе, передавала герцогине как письма маршала, а Молеврье получал ответы также на имя своего тестя.
Тут возникла необходимость отправиться в поход, и состоявший на службе Молеврье не мог просто отказаться. Придуманное им средство, как мы увидим, позволило ему достичь двух целей. Он притворился, что болен грудью, кашлял, начал пить ослиное молоко, но ничто не помогало, и вскоре он совершенно потерял голос. Итак, во-первых, Молеврье сумел остаться в Версале, а, во-вторых, поскольку он со всеми говорил шепотом, то мог шептаться и с герцогиней Бургундской, не вызывая никаких подозрений. Эта потеря голоса продолжалась более года, все к ней привыкли, и лишь явное неблагоразумие Молеврье позволило двору узнать об этой маленькой комедии.
Однажды Данжо, придворный герцогини Бургундской, отсутствовал; в конце обедни Молеврье вошел в ложу герцогини, а конюшие как подчиненные маршала Тессе, который был обер-шталмейстером короля, привыкли уступать ему из сострадания право подавать руку герцогине. В этот день Молеврье был в дурном расположении духа, поскольку накануне герцогиня поглядывала на де Нанжиса нежнее, чем следовало, и, ведя ее из церкви, Молеврье разыгрывал роль ревнивца, говоря очень грубо, грозя, что расскажет о кокетстве герцогини королю, де Ментенон и ее мужу. Молеврье едва не раздавил герцогине пальцы, и проведя по видимости со всеми знаками вежливости, а на самом деле весьма грубо, до ее комнаты, оставил почти без чувств. О случившемся герцогиня рассказала г-же Погаре, а та повторила услышанное маршалу Тессе; три недели герцогиня провела в смертельном страхе, когда, наконец, предупрежденный маршалом Фагон объявил, что для лечения такой упорной простуды, каковая преследует г-на Молеврье, он не находит другого лекарства, кроме воздуха Испании. Луи XIV согласился с мнением Фагона и предложил Молеврье, во имя дружбы, которую он имел некогда к его дяде, не упустить открывающегося ему средства в одно и то же время приобрести себе славу и поправить здоровье. Молеврье не посмел сопротивляться такому участию со стороны короля и уехал вместе с тестем в Испанию. Герцогиня Бургундская успокоилась только тогда, когда ревнивец оказался за границей.
Всякого рода интриги не помешали герцогине Бугундской, уже имевшей двух сыновей, из которых один умер, а другому также вскоре суждено было оставить этот мир, забеременеть в третий раз. Это событие показалось крайне неприятным Луи XIV, которому внучка была утешением, и он желал, чтобы она повсюду его сопровождала, а в том состоянии ей было такое весьма трудно, если не невозможно. Фагон осмелился сказать об этом королю несколько слов, и хотя король привык, чтобы его любовницы в беременности или сразу после родов сопровождали его в путешествиях и во всем блеске нарядов, Луи XIV решил отложить раза два одно из намечавшихся им путешествий. В конце концов, как короля ни уговаривали, он отправился и велел герцогине ехать с собой.
Из Версаля выехали в среду, и в следующую субботу, в то время как король забавлялся кормлением в пруду карпов, а придворные созерцали это с благоговейным удивлением, к нему скорыми шагами подошла г-жа де Люд. Никто не слышал, о чем они говорили, потом король вернулся к пруду и ни к кому не обращаясь, произнес:
— Герцогиня Бургундская ушиблась!
Г-да Ларошфуко, Буйон и другие, слышавшие слова короля, вскрикнули, а Ларошфуко сказал:
— Ах, Боже мой, как вам кажется, ваше величество, ведь это величайшее несчастие! Герцогиня уже ушибалась и прежде, пожалуй, она более не сможет иметь детей!
Король ко всеобщему удивлению с гневом ответил:
— Ну, что же! Ведь у нее уже есть сын, а если он умрет, то разве герцог Беррийский не в таких летах, чтобы жениться и иметь детей? Что мне до того, кто будет моим наследником, не все ли они мои внуки! — Потом, в сердцах, Луи XIV продолжил:
— Слава Богу, она ушиблась! Тем лучше, что это случилось! Меня более не станут удерживать в моих путешествиях ни представления врачей, ни рассуждения повивальных бабок! Я буду уезжать, приезжать как мне вздумается, и пусть меня оставят в покое!
Легко можно представить, какое глубокое молчание последовало за этой выходкой. Все потупили глаза, едва смея дышать, и все, даже плотник и садовник, работавшие неподалеку, остолбенели. В следующий понедельник у герцогини действительно случился выкидыш.
Между тем как домашние дела шли таким неблестящим образом, герцог Вандомский, несмотря на всю свою беспечность и лень, мало-помалу поправлял итальянские дела. Вильруа, которого принц Евгений, без сомнения, предполагая, что он наделает новых ошибок, отослал в Париж без выкупа, принял начальство над 80 000 воинов во Фландрии, дав обещание вознаградить доверие блистательными победами и искупить то, что история называет ошибками, а он сам — несчастьем. Это упрямство короля, несмотря ни на что выдвигавшего своего любимца, никто не одобрял, однако все поспешили поздравить полководца с будущими успехами, сомневаясь в таковых. Только маршал Дюра, которого Вильруа упрекнул за то, что тот не присоединяет своих поздравлений к прочим, заметил:
— Я только отлагаю, г-н маршал, свои поздравления и берегу их до вашего возвращения!
Предвидения вскоре оправдались. Две крупные битвы лишили Францию Баварии и Кельна, позиций во Фландрии. Мальборо совершил торжественные въезды в Антверпен, Брюссель, Остенде и Мейнинген. Вильруа с неделю не решался писать королю, но известия уже дошли до Версаля, где ждали только подтверждения. Король отозвал своего маршала, и, желая его утешить, когда тот, вернувшись, со стыдом подходил к монарху, обнял его и сказал:
— Господин маршал, в наши лета счастливы не бывают!
Все указывали на герцога Вандомского, как единственного, кто мог бы вознаградить за столь решительные поражения во Фландрии, На место Вандома в Италию послали герцога Орлеанского, однако, оказавшись на другой стороне Альп, герцог сразу понял, что власть главнокомандующего осталась в руках короля. Приехав во французский лагерь, расположенный у Турина, герцог узнал, что в качестве генерал-лейтенантов у него служат герцог ла Фейяд, любезнейший человек в королевстве, который воздвиг за свой счет статую Луи XIV на площади Побед, и маршал Марсен, проигравший сражение при Бленхейме; что в качестве противников он имеет принца Евгения и герцога Савойского, долгое время неверного союзника, а теперь врага, который присоединился к империи и ведет войну против двух своих дочерей. Герцог Орлеанский увидел, что скорее всего его атакуют, и он потеряет те выгоды, которые мог бы иметь, ведя войну наступательную.
