Двор пробыл в Бурже 17 дней, потом продолжил путь, двигаясь на Пуатье. И в то самое время, когда начались столкновения между герцогом д'Аркуром, главнокомандующим армией короля, и г-дами Ларошфуко и де Тарантом, командующими армией принца, пришло известие, что кардинал Мазарини в сопровождении 6000 солдат возвращается во Францию.
Нужно заметить, что кардинал двигался медленно через Гюн, Динан, Буйон и Седан, где де Фабер принял его чрезвычайно любезно, поскольку был предъявлен паспорт, присланный королевой. Из Седана во главе шеститысячной армии, имея через плечо шарф зеленого цвета — этот цвет был присвоен его дому — кардинал проехал Ла-Мез, Ретель и отправился далее по Шампани в сопровождении двух маршалов — маркиза Окенкура и маркиза ла Ферте-Сенектера.
Известие об этом заставило парижан забыть и междоусобную войну и войну внешнюю, про армию Конде и испанцев. Члены парламента собрались на заседание, и хотя было прочитано письмо короля с просьбой нимало не беспокоиться о путешествии его высокопреосвященства, поскольку кардинал достаточным образом объявил королеве о своих намерениях, поспешили составить против изгнанника обвинительный акт в дополнение к ранее изданному указу. Было объявлено, что так как кардинал и его сподвижники поступили вопреки королевскому указу, то с этой минуты их надобно считать возмутителями, заслуживающими преследования; что библиотека и все движимое имущество подлежит продаже; что не менее 150 000 ливров получит тот, кто доставит Мазарини живым или мертвым.
Коадъютор хотел было защитить своего нового союзника, но, боясь потерять в этой буре всю свою популярность, он ограничился заявлением, что его духовное звание не позволяет ему присутствовать при решении вопроса о жизни человека, и покинул парламент.
За несколько дней до этого аналогичные декларации были приняты против принца Конде, принца Конти, герцогини Лонгвиль, герцогов Ларошфуко и Немурского, но вторая заставила забыть о первой.
Если судить по жестокости мер, то можно думать, будто Мазарини был единственным опасным врагом, единственным противником, которого очень важно сразить. Богатейшая библиотека Мазарини была продана с аукциона частями, хотя один библиограф по имени Виолет объявил, что желает купить ее целиком и дает за нее 45 000 ливров.
Тем временем кардинал продолжал свой путь, двигаясь, как это становилось известно, через Эперне, Арси-сюр-Об и Понсюр-Ион, и спустя месяц после того как ступил ногой на землю Франции, где несмотря на грозные декларации парижского парламента, не встретил никакого сопротивления, то есть, 30 января, въехал в Пуатье в карете короля, который сам выехал к нему навстречу.
Известие об этом произвело в Париже большое впечатление и более всего на герцога Орлеанского, который по крайней мере один раз, казалось, пожелал остаться верным своей ненависти — ненависти к Мазарини. Принц Конде узнал о негодовании Гастона и, желая им воспользоваться, послал к нему графа Фиеска для заключения союзного договора; кроме того, граф повез письмо от Конде м-ль де Монпансье, дочери герцога.
Принцесса Орлеанская всячески старалась уговорить мужа не подписывать договор, но ненависть герцога пересилила волю жены, под властью которой он обычно находился, и договор был подписан. В нем герцог клятвенно обещал присоединить войска, которыми располагает, к силам, собираемым герцогом Немурским во Фландрии, а также всячески помогать Конде в борьбе с Мазарини.
Договорившись с отцом, граф Фиеск занялся дочерью и вручил м-ль де Монпансье письмо следующего содержания:
«Милостивая государыня!
Я с величайшей радостью узнал о Вашем ко мне расположении и всей душой желал бы доказать Вам свою признательность. Покорно прошу Вас верить всему, что граф Фиеск скажет Вам от моего имени, и быть уверенной, что никто на свете не любит и не уважает Вас, милостивая государыня, более…
Луи де Бурбон».
Граф имел сказать от имени Конде, что тот желает видеть ее королевой Франции. Принцесса с удовольствием приняла сообщение и в свою очередь попросила графа передать, что и она считает себя одним из вернейших друзей принца Конде и ничему не будет так рада, как тому, что принц примет участие в ее интересах. Случай показать верность обещаниям не замедлил представиться. Произошло несколько незначительных стычек между армиями короля и принца. Король лично присутствовал при осаде Пуатье, защищаемого герцогом де Роганом, и поскольку король ожидал подкреплений, де Роган сдался, что было большим успехом для юного полководца, ожидавшего упорного сопротивления. Между тем, при дворе узнали о возрастающем сопротивлении парламента Мазарини и новом договоре дяди короля с принцем Конде. Ввиду отсутствия двора Париж был предоставлен парламенту и герцогу Орлеанскому в полное распоряжение, поэтому необходимо было вернуться в столицу и как можно скорее. Принятие решения ускорялось тем, что Тюренн пришел предложить свои услуги Мазарини в то самое время, когда у него обедал король.
Двинулись в обратный поход. После трехдневной стоянки в Блуа, во время которой король сосредоточил свои войска в Божанси, пришло известие, что герцог Немурский входит в пределы Франции во главе испанского корпуса и, соединившись с герцогом де Бофором, намеревался идти на королевскую армию. В подобных обстоятельствах весьма важно было знать, на чьей стороне объявит себя Орлеан, куда и отправили послов. Городские власти ответили, что намерены следовать политике Конде и будут стоять за герцога Орлеанского, своего сюзерена.
Читатель уже знает характер герцога. Как ни хотелось его королевскому высочеству остаться в стороне, ответ Орлеана заставлял его объявить себя сторонником Конде. Гастон очень хотел бы, чтобы Орлеан от своего имени запер ворота перед королем, взяв ответственность на себя, и послал к ним графов Фиеска и Граммона уговорить поступить именно так. Но орлеанцы отвечали, что не решатся ни на какой отважный поступок против особы его величества, если сам герцог Орлеанский их не ободрит. Именно с этим ответом посланцы возвратились к герцогу.
Приходилось решаться. Город Орлеан был важным стратегическим пунктом и необходимо было постараться удержать его, поэтому все приближенные герцога стали уговаривать его ехать в Орлеан немедленно. Гастон согласился и в тот же день, послав герцогу де Бофору и герцогу Немурскому просьбу прислать к нему в Этамп несколько сот человек конвоя, объявил, что его отъезд последует на другой день, в понедельник Страстной недели Великого поста.
Накануне м-ль де Монпансье намеревалась поехать в кармелитский монастырь Сен-Дени, чтобы провести там в молитве всю Страстную неделю, но, узнав о предстоящей поездке отца, она приехала к нему в Люксембургский дворец, чтобы проститься, и застала его в самом дурном расположении духа. Гастон горько сетовал, что если он оставит Париж, то все кончится очень плохо, что хотел бы навсегда удалиться от дел и жить в своем замке в Блуа, что завидует счастью людей, которым не приходится вмешиваться в чужие проблемы. М-ль де Монпансье привыкла к этим жалобам, в которых обычно испарялся последний остаток энергии герцога, она понимала, что в этом деле ее отец останется тем же, чем был во всех прежних делах, требовавших его личного участия, то есть человеком нерешительным. М-ль де Монпансье не ошибалась — с приближением решительной минуты герцог становился все нерешительнее. Наконец, часов в 8 вечера, она простилась с отцом, вполне убежденная, что нет никакой надежды вновь пробудить в нем энергию действия.
